древний и механизм никуда не годный. Даже перелома нет.
Юрка топчется. Ему неудобно. Не принято вот так у чужих людей во дворе отираться.
– Иди, Юра, домой, а то мамка потеряет! Передавай отцу привет! – дедушка жмет руку Юрика. Мальчишка убегает, гордость и отвага блестят в его глазах.
– Пусть в сенях пару часов полежит, оклемается, – говорит дед. Бабушка бросает Дозору половицу, псу ставят миску с едой и водой, переносят к печной стенке. Дозор поскуливает, жмется к стенке, воротится от еды.
Я захожу в дом. Дед следом. Ухмылка играет на его лице. Отец и мать серьезные.
– Раздевайся, вещи на печку, – командует дед.
– И обедать, обедать давайте, – суетится бабушка.
Стол ломится от простой и сытной еды. Горячая картошка, выжарки сала, квашеная капуста, соленые арбузы и помидоры, домашний хлеб. Пока все усаживаются, бабушка с мамой подают щи. Кислый пар щекочет ноздри. Просыпается и ворчит зверский аппетит. Свежий лук кладут каждому в тарелку. Наступает время блаженства первой ложки. Бабушка все еще суетится, дед кряхтит и посмеивается, глядя на нас.
– Что, Надя, нет у вас в городе таких щей?
– Нет, дедушка.
После обеда все отдыхают. Я лежу рядом с бабушкой и думаю о Дозоре. Бабушка поет песню. Незаметно проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь в темноте. Вскакиваю, одеваюсь как на пожар и бегу на кухню. Бабушка с мамой лепят вареники с мясом и квашеной капустой. В печке трещат и ссорятся дрова.
– Внученька, как спалось? Молочко с пышками будешь?
Усаживаюсь на скамейку и подпираю лицо кулачками.
– Нет, не буду. А где дед с папой?
– Во двор пошли. Дорогу чистят.
Одеваюсь. На печке все уже высохло, и даже валенки. Теплые, мягкие, лучшие друзья. Заглядываю в сенки. Пес поднимает голову, из радостной пасти свешивается язык.
– Прости меня, Дозорушка, – шепчу я и бегу на улицу. Через минуту работаю во дворе маленькой снеговой лопатой. Дед сам ее смастерил. Кидать снег – настоящий деревенский труд. Носы красные от мороза, шапки съехали набекрень, жар пышет изнутри.
Пустынная зимняя улица. Никого не видно. Только посмеиваются желтые огоньки избушек. Дед выносит ведро с золой и горячими угольками, высыпает на дорогу. Черное пятно буравит белотканую ленту улицы. Подхожу и трогаю угольки валенком: миллиарды красных искринок разбегаются в стороны. Увлекаюсь занятием и оказываюсь в середине костровища. Ножкам тепло… Валенки начинают дымиться. Отскакиваю в сторону. Отец смеется до слез, маме ничего не сказали.
Мысли возвращаются к Дозору.
– Дедушка, а он бегать сможет?
– Еще как! Даже прыгать сможет!
– Дедушка, а можно Дозор в сенях поживет, пока не поправится?!
– Нельзя. Он живет на улице.
– Ну, дедушка, – слезы начинают скатываться бусинами. – Хотя бы во дворе?
– Нет! И больше никаких
