поощрялось.
А непоощряемые мысли и чувства надобно было прятать поглубже.
Глава шестая
Имена событий. Русский Хронос
…три, четыре, пять – я иду искать.
Пять, шесть, семь – я нашел совсем!
За семь лет схлынуло семь потов и семь пар башмаков износилось: Есёк сильно подрос.
Сверстников своих ростом, однако, не обогнал: в сравнении с ними был невысок, к тому же не по годам сутул. Хорошо еще, что при явной косинке глаза имел привлекательные: голубовато-зеленые. А вот бровки, те – к неудовольствию и даже немалому раздраженью – были белесые.
Но что важней всего: руки стали еще сильней, пальцы уцепистей, суше, способней к долгой, безостановочной игре. Выострился и язык. Голова стала соображать ясней, основательней: сказывались прилежанье, терпенье.
Тяжкое, полковое потиху-помалу забывалось. Новое, хотя слегка и тревожило, а все ж манило. Но кроме той сладковатой тревоги – кое-что мучило по-настоящему.
Выходило – нелепо! Воспитанник училища, за семь лет возвысивший и обтесавший себя науками, никак не мог разобраться с собственным именованием. Ежели – вне стен Училища – кому представляться, так надобно себя именовать. Ежели музыку (втайне давно сочиняемую) исполнять придется – имя и прозвание первое дело. А уж ежели при музыке, нотами надрукованной, нету имени сочинителя – тут просто смерть. Не обретет музы́ка безымянная ни похвал, ни успеху!
Тут колотушкою в голову стукнуло:
«Без прозванья! Так про него и в бумагах пишут, в том-то обида и состоит!»
Обиженный воспитанник заворочался на узкой постеле.
«Так ведь до сего дня и записывали:
Евсигней сын Ипатов, без прозванья…
А надлежит, надлежит прозванью быть!»
Час ясно осознанного, твердо произносимого прозванья подступил – как осенняя вода к питерским окнам – к самому горлу.
– Ипатов? (Так иногда в бумагах именуют.)
Не то, не годится.
– Мамкин? Тятькин? Вотчимов?
Совсем по-детски.
– Аксиньюшкин?
– Солдатов?
– Федотов?
Не то, не так, не сладко!
Вдруг, словно резким ударом ветра, распахнуло все училищные окна и двери:
– Фомин! Фомин!
Выше башен и шпилей вознеслось вдруг дивное это прозванье! Как вмиг прорисованный контур тела человеческого и отзвук духа его – стало оно носиться в рваных тучах над Санкт-Питер-Бурхом.
И уже вниз, к осенне-зимним могилам, вымываемым водою с кладбищ, подобно квелому «Ипатов» не опускалось.
Фомин – всем вам на помин!
Фомин – уж теперь не солдатский «свин»!
Фомин – радости будет сын!
Прозвание творило вирши. В виршах – словно кощеева игла в яйце – сидела мелодия. Чуть
