и капиталистического оборота был возможен, ибо это нужно народу (отказ от марксистской фразеологии. – С.В.), без этого жить нельзя. […] Сумейте вы, коммунисты, вы, рабочие, вы, сознательная часть пролетариата, которая взялась государством управлять, сумейте вы сделать так, чтобы государство, которое вы взяли в руки, чтобы оно по-нашему действовало. А вот мы год пережили, государство в наших руках, – а в новой экономической политике оно [государство, в смысле государственный аппарат. – С.В.] в этот год действовало по-нашему? Нет. Этого мы не хотим признать: оно действовало не по-нашему. […] Вырывается машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет кто-то, не то нелегальное, не то беззаконное, не то бог знает откуда взятое, не то спекулянты, не то частнохозяйственные капиталисты, или те и другие, но машина едет не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля этой машины»449.
Общеизвестно, что члены большевистского руководства сходились в необходимости «усиления социалистических элементов в общенародном хозяйстве»450, однако на этом, собственно, единство в экономических взглядах и заканчивалось. В 1925 г. Н. И. Бухарин, проанализировав первые три раунда внутрипартийной борьбы, развернувшейся после «отхода» от власти В. И. Ленина, констатировал, что в целом дискуссия велась вокруг «соотношения между рабочим классом и крестьянством»451 в условиях нэпа. Изучив становление и развитие советской политической системы в 1917—1930-е гг., Е. Г. Гимпельсон сделал вывод в том же духе: «…возникавшие в [19]20-е гг. одна за другой оппозиции в правящей партии, проходившие ожесточенные дискуссии были вызваны трудностями движения к социализму в рамках нэповских реформ. Концепции противников всех дискуссий не выходили за пределы “заколдованного” круга ортодоксальных марксистских догм. Все дискутанты были их пленниками, балансировали между нэпом и его неприятием. Это определяло то общее, что объединяло их, независимо от, казалось бы, непримиримых “платформ”. Все исходили из необходимости преодоления опасности сползания к капитализму, но по-разному понимали этот процесс»452. Не зря Г. Е. Зиновьев, который готовился официально выступить с критикой сталинского курса на построение социализма в «одной, отдельно взятой» стране, процитировав фрагмент последнего ленинского выступления на заседании Моссовета – «Россию нэповскую мы превратим в Россию социалистическую», – заявил в 1925 г. ленинградским партийцам: «Как превратить, в каком темпе превратить – вот вопрос, над которым мы (большевики. – С.В.) работали и будем работать годами»453.
В то время аппаратная, что называется, госучрежденческая составляющая советской политической истории и внутрипартийной борьбы в 1920-е гг. не стала предметом самостоятельного исследования, поскольку до сих пор считается, что уже
XI съезд РКП(б). Март – апрель 1922 г. М., 1936. С. 24.
Резолюция «По отчету Центрального комитета» // XIII съезд РКП(б). Май 1924 года. Стеногр. отчет. С. 600.
XIV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). 18–31 декабря 1925 г. Стеногр. отчет. М.—Л., 1926. С. 134.
РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 2. Д. 41. Л. 171.
