поинтересовался я.
– Из Саратова.
Саратов, Волгоград и все, что около, погорели первыми.
– Деньги у вас есть?
– Сгорели, – смущенно ответила бабка.
В мире, действительно, почти не осталось денег и, видимо, мы все попали в рай, но только не поняли этого. Про родителей ребенка, сидящего напротив меня в какой-то кукольной застывшей позе, я спросить не решился.
– Я всякое ведь видела. Всё видела… И войну, и голод. Но такого не было.
– Всё правильно. Это нам не просто так послано, – проснулся священник.
Ох, ну сейчас начнется про гнев свыше, про конец света и прочее. На этой почве еще в самом начале у моего начальника основательно поехала крыша. Пришло ему в голову одним очень жарким утром, что покаяться нам надо. Всех заставил в церковь бежать. А на следующий день сгорела церковь. Что с ним стало, я не знаю. Эвакуация шла, как обычно, в полной неразберихе.
– Не надо мне тут про Бога говорить. Неправильный он, если такое допускает… – злобно проворчала бабка. – И что вы тут делаете, спрашивается? Горели бы вместе с прихожанами вашими…
Я решил в религиозные споры не лезть. Понятно, что так просто на поезд не попасть. Это был последний «Сапсан», пущенный с южного направления. Все аэропорты давно закрылись. Сначала по глупости, а затем и по необходимости. Допустим, что бабулька с внучкой пробралась сюда каким-то настоящим чудом. А священник?
Я-то знал, моя командировка – в один конец. Начальство самоотверженно сбежало в Сибирь, где, к слову, тоже бушевали пожары. Только температура была чуть ниже. Именно поэтому многие говорили, что во всем виноват Господь Бог. Мол, это только он мог сделать так, что горит даже то, что гореть не должно. А по мне, так он здесь ни при чем. А кто виноват, я так и не понял. И некогда было думать об этом.
В конце вагона кто-то громко зарыдал. А между всхлипываниями повторял, как заведенный:
– Куда идет этот долбанный поезд?!
Ясно куда: в конец тоннеля. А там вовсе не свет. Мы все очень ошибаемся на этот счет.
– Ночь, улица, фонарь, аптека… – бормотал я, нервно улыбаясь.
Люди поделились на два вида смертников – веселых и депрессивных. Я же был смешанным типом. Меня лихорадочно бросало из одной крайности в другую, как туберкулезника от состояния эйфории до предчувствия конца. Все улицы и фонари с аптеками давно превратились в пепел. Хотелось курить, но бросил, как только началась жара. От сигарет першило и резало горло. Тогда многие бросили, почти все, кого я знал. Тяжело было держать в руках спички или зажигалку.
За окнами плыл унылый пейзаж сгоревших лесов и деревень. Их контуры иногда прорисовывались сквозь свинцовые стены дыма. А кое-где виднелись рыжие пятна пламени. Огонь носило из стороны в сторону. И после его прогулок не оставалось ничего, кроме серо-черного праха.
– Все
