А еще, мне кажется, случись что: смута какая-то – так не хватит у государя решимости выжечь эту скверну каленым железом.
– Но не опричнину же вновь заводить? – таращил глаза Гришка. Живя в Москве, он уж наслушался страшных баек про свирепость опричников.
– Скверна – она скверна и есть. Ее мягкой рукой не изничтожишь… А вот то, что государь наш Смоленскую крепость строит, наружу смотрит, на расширение страны, а не на замыкание ее внутри себя – это дело. Это правильно и полезно.
Григорий удивленно поднял брови: при чем тут крепость – и расширение? И отец спросил с хитринкой:
– Как еще Смоленск называют, ведаешь?
– Ключ-город, – моментально вспомнил Колдырев-сын.
– Правильно. А почему так?
– Ну… Запирает потому что на ключ Россию от вторжения извне, охраняет…
– А вот и нет, – довольно рассмеялся отец. – Не закрывает, Гриша, а наоборот: открывает Россию наружу. Для дальнейшего собирания земель русских воедино, и в Малой России, и в Белой, и в Красной… Потому и строится крепость эта, нужна она нам, Григорий, самая большая, самая сильная и неприступная, с самым большим запасом пороха – и даже с…
Тут Колдырев-старший запнулся и смущенно умолк, потянулся к бокалу с рябиновкой.
– С чем, с чем? – удивленно наклонился вперед Григорий.
– Мал еще знать, – беззлобно отрезал отец. – Чином пока не вышел ведать такое.
Эх, расспросить бы Григорию подробнее, настоять на своем, выпытать, о чем умалчивает отец, – глядишь, и все события этого повествования потекли бы совсем по иному руслу… Но, увы, юный Колдырев-младший в тот вечер ничего выпытывать не стал.
Как бы то ни было, эти разговоры очень занимали обоих. А когда Гришка принимался расспрашивать старика о своей матери, на глазах сурового воеводы неизменно появлялись слезы, он начинал было что-то вспоминать, но тут же и умолкал, отворачиваясь.
– Стар я стал, Гриша. Плохо помню. Порасспроси про Милушу Афанасьевну, вон, Петушку, она с малолетства при доме, все помнит…
…Так протекала юность Григория Колдырева, и, наверное, друзья имели право считать его счастливчиком – ему давалось все, к чему он стремился.
Григорий выпросил, чтоб жалованье ему давали не четвертями земли, а живыми деньгами. Пешком он уж теперь не ходил – не с руки, тем паче колдыревский красавец аргамак, даренный отцом по случаю поступления на службу, повсюду вызывал восхищенные взгляды. Но если надо куда по Москве, можно взять и возницу: их до сотни, бывало, ждали ездоков у кремлевских стен. Одет всегда был по-последнему, по-щегольски – кафтан всегда из бархата, сапоги из лучшего сафьяна, шапки только собольи. Когда служил отец, главным модником в Москве почитался молодой боярин их знатнейшей семьи – Федор Романов. Этот был парень наивиднейший, в кругу друзей первый щеголь и гуляка, среди первых на кулачных боях на Масленицу или же –
