все важно будет, все уметь надо. Государь наш Борис Федорович премудр зело, посольских ценит, иных – даж за границу учиться отправляет… Так что, держись Приказа, Гришка, – дослужишься, Бог даст, до самой Боярской думы, вместе с государем она Россией правит – ибо умнейшие мужи в ней сидят. А что, как нынче говорят? «Царь говорил, а Дума – приговорила». То-то!
Это латиняне римские, тьфу, язычники, в древнейшие времена кривлялись – у них, мол, правит «Сенатус и народ Риму». Кто ж тому поверит, чтобы мужицкий народ к правлению государством допустили? Что ж от того государства останется? Ты Гишторию читал – сам знаешь, правили у них на деле Кесари, а бывало – два кесаря сразу – консулы звалися. А для народу что? Одно то кривлянье и обман прямой был. А так как Кесарь али Кесари – были вроде как всем равные, то бишь «первые среди равных», что выходило? А выходило, что чуть ли не каждый сенатус, а то и простой ратник, собрав войско поболе, мог Кесарем по обычаю запросто стать. Так и повелось там сплошное непрерывное цареубийство – от презрения к власти да жадности. А народу от той сумятицы – повсеместное разорение.
У нас же все по-честному выходит: правит царь, ибо власть его – от Бога и подвергаться сумлению не должна никем и никогда. А коли есть нынче какие непорядки – так только от бездетности покойного Федора Иоанновича – сына Грозного. Прямая линия пресеклась – пришлось Собор созывать, вот, слава Богу, Бориса Федоровича Годунова – справедливо – и по знатности, и по родству к царской фамилии, и по мудрости его великой – государем избрали. Даст Бог – устоится династия, и вернется покой на Русскую землю еще на тысячу лет. Но, знаешь сам, одна голова хорошо, а тридцать лучше – потому в совет государю у нас есть тридцать умнейших голов боярских, из коих до половины – такие, как ты да мы, – службой всего добились, а не по родству. А коли важнейшее государственное дело – скажем, война, или подати новые большие, или, не приведи Господь – как было, пресеклась царская линия по прямой, то такие вопросы – уже всей Землей решать надобно. Тогда, как Иоанн Васильевич завещал, и собирается Земский собор. Туда и от бояр, и от дворян, и от Церкви, и от посадских, и от казаков, и, конечно, от мужиков – все выборные едут и едиными усты те вопросы решать должны.
– Постойте, так это же и будет тот самый популюс – народ то бишь, который, как в книгах пишут, вместе с сенатусом у латинян в Древние века и правил? – вопрошал Григорий.
– Не популюс, не народ-с, – смеялись подьячие, – не народ то будет, а – лучшие люди народа, разницу чуешь?
Впрочем, до таких философских бесед в Приказе доходило редко, ибо служило там всего-то раз-два – может, от силы человек двадцать пять на всю Москву, так что времени на ученые разглагольствования как-то оставалось мало.
Жил Гриша все эти годы в доме деда, Афанасия Матвеевича Грязнова. Добрый старик обожал и баловал внука: единственный сын Грязновых давно сложил голову, еще в памятный налет на Москву поганца Гирея, детей от него не осталось, так что Григорий был
