халатах приехали к нам домой…
Врачи попросили успокоить собаку. Мама как-то сразу не выдержала – до тех самых пор она всё бодрилась, подбадривала нас, меня, мне говорила, что-то в смысле того, что так вот получается, надо, так надо. А тут уже совсем не то, она как-то в голос расплакалась и ушла из комнаты. Отец тоже не очень то понимал, как и что сделать в этот момент. Я наоборот, несмотря на горе, точившее меня все предыдущие дни, собрался таки в тот момент и взял себя в руки. Подошёл к нему и спокойно и уверенно что-то сказал ему. Стал чесать ему за ушами, смотрел ему в глаза, прижал его морду к себе. Он был спокоен, рычал только. Но я его знал, он был спокоен в тот момент. Врач тихонько подошла сбоку, и сзади мелькнул шприц. Он не вздрогнул, не дёрнулся, так же спокойно сидел, и я ему чесал за ушами.
Он это дело любил, я ему часто чесал за ушами, когда мы чистили его пылесосом – шерсть у него была густая, волнистая, регулярно мы его чистили таким вот манером. И когда гуделка шла ближе к голове, к ушам, то обычно он чрезвычайно волновался, лаял, вырывался, но если я брался ему «уши чесать», то всё происходило на диво спокойно. В чём-чём, а в этом моменте я его отлично понимал – сам когда-то жутко боялся в парикмахерской «гуделки», щекотавшей голову.
Вот и в тот раз я ему «чесал уши». Он какое-то мгновение-другое сидел ещё с полуприкрытыми тусклыми глазами, потом вдруг резко сник вниз, на клеёнку, предварительно постеленную ему в качестве последнего логова. В теле его ещё есть жизнь, движение, сила, но он уже не здесь, не с нами, он как бы стремительно заснул, выпал из реальности, из моих рук и быстро улетел куда-то в другой мир. Может быть ему было хорошо в эти последние секунды – я видел, как его хвост выгнулся крючком. Он лежал как бы частично на боку. Потом сразу весь обмяк. И замер. Уже навеки… Он действительно отправился в путь, взирая ещё на нас из своего нового мира удивлённо и снисходительно. Этот путь будет по земным меркам бесконечным, но по меркам того мира, где он сейчас это путешествие продлится быстрее мига. Он вступит в гордую стаю Симарглов, там, где бесконечность времени даёт приют душам животных.
Дело было сделано. Врач отошла в сторону, отец отдал ей деньги, врачи уехали. Мы все как-то разошлись, я ушёл в свою комнату. Мама плакала в голос, ходила, иногда заходила ко мне. Я лежал на кровати, на спине, рукой прикрыв глаза. Всё. Его больше нет. Нету. В тот момент, может быть, пара слёз скатилась у меня из глаз, но в целом я морально был готов к этому моменту. Тяжелее было в последнюю неделю перед этим. Мне лично.
Мы потихоньку уложили его – завернули в клеёнку, завернули в приготовленную попону и уложили в мешок. Это было так неестественно и уродливо, что и сейчас при воспоминаниях об этом моменте, уже после его смерти, к горлу подкатывается ком. Вот и тогда я тоже всё крепился и старался всё что-то делать, руками, что-то может быть немного поспешное. Отец, как мне показалось, не очень-то понимал
