он увидел трагическую картину. Мази, опутанный цепью, со стоном, валялся на земле. Месме,
слегка угодившая под ветку, орала как резаная, так
и не поняв, что могло случиться за доли секунды.
Мази пришел в себя на больничной кровати, когда человек в белом халате прикоснулся к его глазам.
– Надо же додуматься, – произнес доктор возмущенным голосом. – Самоубийца. – Сопровождавшие его лица смеялись.
– Доктор, вы ему сделали трепанацию черепа? –
тихим голосом спросила Сельми. Она, не шевелясь,
24
стояла у изголовья кровати, держа одну руку на хромированной стойке.
– Да, – выпалил доктор с возмущением. – Воображаемый сумасшедший ход событий расплывался
и вращался перед его глазами.
– И что там было? – робко спросила жена.
Доктор, отворачиваясь от самоубийцы, с трудом справляясь со вспышкой возмущения, ответил:
– Мозг видел, а ума – нет.
Все засмеялись. У Мази на перевязанном лице
половина губы сдвинулась в виноватой усмешке.
Лицо бледное как мел. Голова в марлевой обертке.
Кровь запеклась в уголках обесцветившихся губ. А
что остается ему делать?
Когда все ушли, Сельми, пригнувшись к лицу
мужа, прошептала о скрытно вынашиваемом
убеждении, которое дошло до точки кипения:
– Говорила я тебе: лучше работать руками, чем
твоей головой.
25
КОФЕ И ТЕТЯ МОТЯ
Тетя Мотя – полная, невысокого роста, трудолюбивая женщина пожилого возраста с энергией молодой девушки изо дня в день начинала колдовать на
своем кофейном аппарате примерно в 12 часов 15
минут. К этому времени в столовой, расположенной
в полуподвальном помещении Даниловского корпуса университета, к буфету уже подходили первые,
самые голодные посетители. Далее они проходили
в зал, где можно было расслабиться вместе с кофе.
Здесь за одним столом непринужденно могли сидеть преподаватели и студенты, среди которых буквально час назад бушевали нешуточные баталии по
поводу «незачета» или «двойки» в зачетной книжке.
За столом же никаких обид – полная демократия.
Это была территория тети Моти. В каждом уголке
кофейни был слышен ее звучный голос, особенно
когда она шутила и смеялась. Для нее не существовало авторитетов, и в особых случаях эта чудная
женщина вполне могла себе позволить даже крепкое
словцо. Один раз я видел собственными глазами,
как она очаровывала самого ректора Станиса, который заглянул
