но и девушки настолько красивые, как эта таинственная незнакомка, тоже ранее не подсаживались ко мне. Вообще, так близко я в последний раз видел девушку два года назад, когда Римма, собирая вещи, кричала, что я чертов маразматик, педант и еще одно матерное определение. Маразматик! А мне ведь на тот момент не было и двадцати шести. Вот так. Маша принесла коньяк, пиво, и мы выпили за знакомство.
– Ариадна, – сказала девушка, протягивая мне красивую ладонь без следов украшений и маникюра.
– Тогда я, получается, Тесей, – ухмыльнулся я, отвечая на ее рукопожатие.
– А на самом деле? – Она забрала ладонь, обхватив рюмку с напитком.
– А на самом деле Даниил.
– Отлично.
Мы разговорились. Погода, музыка, фильмы, занятость, теософия и даже немножко футбола оставили за скобками сознательного восприятия целый час времени, еще два коньячных фужера и две рюмочки водки, а затем ее вопрос, прямой, как палка, и неожиданный, словно визит Следственного комитета, отбросив все скобки, вернул меня в реальность происходившего.
– Что дальше будем делать?
Это «будем» повергло меня в подобие клинической смерти. Я словно чуть приподнялся над столиком, взлетев к потолку, а потом вернулся обратно в тело и сказал, не придумав ничего лучше:
– Я собирался «Голодные игры» смотреть. Новый фильм.
– Отлично, – быстро одобрила Ариадна. – А где ты живешь?
Я рассказал, что живу вовсе и не далеко, и это привело барышню в полный восторг.
– Отлично! – повторила она. – Пошли!
Когда мы выходили из полуподвального помещения рюмочной, на секунду мне показалось, что какая-то большая птица – то ли чайка, то ли баклан, – испугавшись чего-то, взмыла вверх чуть правее выхода наружу, но я не стал обращать на нее слишком много внимания. Для внимания у меня образовался другой объект, и я надеялся, что объект этот, в отличие от чайки, не упорхнет в небеса так же быстро и неожиданно, как появился в поле моего зрения.
Никаких «Голодных игр» мы не смотрели. И не пили больше. Матушка-природа, управляя нашим поведением, заставила нас сыграть в игру, которую она же и придумала и в которую много-много лет с удовольствием, не сравнимым, наверное, ни с чем, играла вся взрослая часть человечества.
Потом мы курили на балконе, закутавшись в одно на двоих одеяло. Второго у меня просто не было, а температура ночного осеннего воздуха не позволяла делать это без него.
И только потом мы выпили по рюмочке коньяка, бутылку которого мне дарили черт знает на какой день рождения, и она выжила, несмотря на сотни сменивших друг друга пятниц. Может, потому, что я не очень-то любил коньяк. Затем мы выпили еще и еще. Мы разговаривали о музыке, фильмах, книгах, ораторах, о происхождении видов, религии и вере. О государстве и государственном устройстве, о снах, о танцах на льду, еще немного о футболе, и наконец я проболтался ей, где работал.
Она несколько секунд молча смотрела на
