одноразовые плотные картонные тарелки, пачку влажных бактерицидных салфеток.
Григорий нас почему-то не знакомил, мы, не чинясь, познакомились сами; женщины, примерно моего возраста, ухоженные, судя по серьгам и кольцам, не бедные, были не очень расположены к общению, но когда Инна представилась ответственным секретарём Института медицинской радиологии и доктором наук, потеплели, оживились и от этого как-то даже похорошели. Москвички, Вера Сергеевна и Ольга Павловна, явно привыкшие к вниманию окружающих, были, вероятно, людьми известными в определенных кругах, но мне, человеку провинциальному, их лица ни о чём не говорили. И потом, я всегда относилась к людям просто, без оглядки на их положение.
Бутерброды с бужениной, хамоном и мягким сыром пришлись всем по вкусу, кроме меня. Я ела хлеб с «Филадельфией», помидорами и зеленью, запивая сладким чаем. Григорий смотрел внимательно, как будто следил за мной.
– Я просто не ем мясо, – объяснила ему.
– И еще беременна, – добавил он тихо.
– Счастливая! – вздохнула Инна, коснувшись меня голым локтем.
– Поздравляем! – присоединились почти хором москвички, вроде, искренне, с завистью даже.
Баулы погрузили на тележку, водитель Василий, он же телохранитель, с кобурой под пиджаком, коротко стриженый, с толстым затылком, покатил её в пещеру, мы, утеплившись, всей оживленной, подобревшей от сытной еды, кампанией пошли следом. Охранник на входе, в пиджаке и шортах, одарил нас проспектами и улыбкой. Григорий мягко спросил, почему он так странно, как кентавр, одет.
Охранник заулыбался в ответ:
– Та ещё рано штаны надевать, народ через час пойдёт!
В пещере, после утреннего яркого света, было темно, мы включили лобные светодиодные фонарики, которые нам дала Лена, и, тыча длинными лучами в разные стороны, пошли вглубь, вниз, по широкой сначала, потом сузившейся до полутора метров бетонной дорожке, огражденной верёвочными леерами.
И чем дальше мы уходили, тем выше становился потолок, всё больше похожий на ночное, с блёстками, небо. В темноте, из ниоткуда, выплывали и парили над нами, выхваченные светом фонариков, толстые, в наплывах, сталактиты. Вдоль дорожки загорелись лампы, тускло подсвечивая её, петляющую вместе с поворотами пещеры – вправо, влево, вверх, вниз. Чувствовался лёгкий ток воздуха – в спину. Наконец, потолок исчез вовсе, удалился в другое измерение, открыв над нами невообразимое пространство, не отражающее света, звуков. Это был нерукотворный, запредельный грандиозный подземный храм, кафедральный собор, ни с чем несравнимый, без колонн, которые подпирали бы его не видимые, далёкие своды.
Вода и Время – тысячи, сотни тысяч, может, миллионы лет, создавали этот храм, подчиняясь божественному (а чьёму ещё?) плану, я чувствовала энергию этого воплощенного замысла, впитывала её, и она была сродни другой – магической энергии искупительного храма Святого Семейства, сотворенного человеческим
