и дом. Остро осознавала, что нравлюсь старику – как женщина, как человек.
«Э-э, минутку, – сказал вдруг старик, – минутку», – он высвободил руку и вдруг быстро-быстро засеменил, одновременно взмахивая непроизвольно руками, это длилось секунды, я знала от Павла, что это последствия военной контузии, затем старик обернулся ко мне, как ни в чем не бывало, поджидая меня с выставленным в сторону локтем.
Я машинально повела его дальше, но не было уже весёлой сказки, всё так стремительно вывернулось, замерло – я веду под руку старика, сошедшего с картины – пугающее волшебство.
Ведь это отец Павла. Забыла об этом в ту минуту, когда встретила взгляд старика, сидевшего на земле с тарелкой в руках. Я обманулась, так стало хорошо от того, что он залюбовался мною.
Отец Павла мог войти в дом Валентина. Эта мысль так поразила меня, что я остановилась, старик высвободил руку и сел на скамью, опершись на посох. По-прежнему, не зная ничего, с благодарностью и любовью смотрит на меня. Сын мой мог быть ему внуком. И всё было бы иначе – счастьем мне было бы войти в его дом.
Мне показалось, если буду дальше думать об этом, случится страшное, не для меня, а для будущего ребёнка моего.
Мне хотелось уйти, туда, за зелёный тёплый луг, но теперь, после того, что произошло возле моего дома, это было невозможно, ведь старик не знает ничего; хотелось уйти, но не могла – старик сидит в надежде на помощь. Это мучительно, ведь было – с любовью думала о нём, могла, хотела назвать его отцом.
Было, в самом начале отношений: жарила яичницу в районной гостинице, ели вместе с Павлом, и странно затошнило, сдерживалась, морщилась; с тревогой смотрит на меня; резкий, тошнотворный запах жареной с луком яичницы. Не вынесла, сбежала к морю, стошнило; так было стыдно, помню, так стало стыдно тошноты, пошла назад, умывшись в солёном море, встретила Павла, заплакала от стыда – поняла, что беременна; глупая, восемнадцатилетняя, стыдилась своей беременности, не хотела её, но приняла как наказание.
Ушла от Павла, но вернул, увез с собой в Петропавловск, жила у него, на его деньги, благодарная, что вернул, увёз, и тогда простила ему всё на будущее, посвятила себя ему, мучительная и счастливая была та жизнь. Полдня спала, чтобы меньше ждать, украдкой выходила из квартиры, бродила по незнакомому городу на краю света, мечтала о сыне, готовила есть, к приходу Павла иногда пряталась в комнатах, теснилась где-нибудь в темноте, задыхаясь от пыли, смеха, счастья и любви; Павел входил, аукая, искал; шаги – то близко, то далеко, потом всё ближе, ближе, сжимаюсь в комочек, как избалованный ребёнок – свет, Павел; от неожиданности, от любви с отчаянным визгом бросаюсь на него, целую, целую…
В молодости не бывает ничего пошлого – всё первое, всё радостно – жизнь и любовь. Но Павел уже тогда не был молодым. И вот тот день: спряталась в темноте, Павел ищет, аукает, не может найти, голос его далеко и неподвижен; украдкой выбралась, на цыпочках
