style="font-size:15px;"> – Боюсь, об этом не может быть и речи, – сказал Тиббет.
– Естественно, герр барон. Как пожелаете, – сказал капитан.
Воцарилось неловкое молчание. Потом Генри обратился к Спецци:
– Простите, капитан. Это ваше расследование, и вы, разумеется, вправе вести его так, как считаете нужным.
Барон лишь взглянул на инспектора с ледяной неприязнью, после чего подошел к двери, которая вела в спальню, и спросил:
– Ты готова, дорогая?
Мария Пиа, явно слышавшая все до последнего слова, появилась незамедлительно. Женщина была очень бледна, и Генри показалось, что она плакала. Хрупкость ее фигуры скрывал просторный белый свитер из чистой шерсти, надетый поверх небесно-голубых брюк-форлагеров. Она сокрушенно улыбнулась инспектору, словно извиняясь за поведение мужа и умоляя не думать сурово о ней самой. Генри ободряюще улыбнулся ей в ответ.
Грациозно пройдя через комнату, баронесса опустилась в кресло. Барон тут же устроился на его подлокотнике, приняв вид одновременно защитника и лица второстепенного. Тиббет сел в другое кресло, Спецци плюхнулся на диван и разложил свои записи на сиденье. Стенограф был счастлив расположиться вне поля зрения барона, за псевдописьменным столом.
Спецци начал на заискивающей ноте:
– Сожалею, что вынужден причинить вам неудобство, баронесса…
– Прошу говорить по-немецки, – перебил его барон.
Покраснев, Спецци начал заново:
– Я был бы рад избавить вас от этой неприятной беседы, баронесса, но тот факт, что вы находились на подъемнике в критический момент, заставляет меня…
– Понимаю, понимаю. Перейдем к вопросам, – предложила Мария Пиа по-итальянски. Спецци промокнул лоб платком и продолжил тем не менее по-немецки. Напряжение повисло в воздухе между ними, словно дрожащая струна.
– Вы сели в кресло подъемника… во сколько? – Капитан уставился в свои записи, чтобы не встречаться взглядом с бароном.
– Не могу сказать вам это совершенно точно. Около четверти седьмого, полагаю.
– Как я понимаю, вы ехали следом за синьором ди Санти и перед детьми и их няней.
При упоминании имени скульптора Мария Пиа немного напряглась. Но голос ее звучал безупречно ровно, когда она ответила – упорно по-итальянски:
– Да, верно.
– Я бы хотел, – продолжил Спецци, теперь немного более уверенно, хотя по-прежнему осознавая абсурдность беседы, ведущейся на двух языках, – я бы попросил вас точно описать, как выглядел Хозер, когда проезжал вниз мимо вас.
Мария Пиа нахмурилась.
– Я едва обратила на него внимание, – сказала она. – Было темно, очень холодно, и шел снег. Я лишь мысленно отметила, что это он, – на нем были эти ужасные ботинки. Он съежился в кресле, но это казалось совершенно естественным при такой погоде.
– Вы знаете, что у Хозера был пистолет?
Марию Пиа вопрос, казалось, испугал.
– Пистолет? –
