Лениного пения. Они часто пели модные дуэты и песни того времени. […] Маня привезла из Черкасс (где служил ее брат в 19 пехотном Майкопском полку) и украинские песни. Тогда я впервые услышал красивую песню «Стоить яворь над водою». Маня пела молодым, звонким сопрано, а Лена чутко-прекрасно ей вторила. Эти вечные звуки музыки и пения – в доме, в саду, у пруда – развили у меня с детства отличный слух и музыкальность.
Мой домашний воспитатель Лена не насиловала моей воли и свободы, и я вне времени для учения был предоставлен сам себе. Я совершенно не помню, чтобы у меня были покупные игрушки, кроме полученных мною в раннем детстве: заводного волчка (подарок Лены, привезенный из С.-Петербурга) и лошади их папье-маше (подарок моего крестного отца – дяди Павла Ивановича Иванова). Эту лошадь, между прочим, за ее ненадобностью, постигла трагическая кончина. Как-то приехали к нам из Екатеринодара гости, среди которых были мои сверстники – братья Чупрыны, Женя и Гриша. Они порезали на куски мою лошадь и открыли мясную торговлю.
Отсутствие покупных игрушек имело и свое положительное влияние: детская образная фантазия и наблюдательность за окружающей жизнью толкали на выдумки. У меня был и рогатый скот из бурьяна и травы, и вылепленные кони из грязи. В более раннем детстве, когда я стал вполне владеть ножом, у меня появились точные копии дрожек, мельничных наливных колес и проч. Это, вероятно, и положило начало моей особенности, которая проявляла себя позже: в течение всей моей жизни я без боязни, когда было необходимо, брался за другие, всякого рода, ремесла.
Отцу не нравились эти мои увлечения и каждый раз, когда он видел меня за такой работой, кривился в лице и с досадой говорил:
– Славка у меня шпак36! А вот Вася – это уж будущий вояка, для него лошади – всё!
Впрочем, как мой старший брат Вася, так и я, уже с 6-летнего возраста попал, конечно, по велению отца, в школу верховой езды к нашему старшему табунщику, черкесу Хакутежу. Он первоначально, еще до 6-летнего возраста, сажал меня на специальное седло с четырьмя высокими рогастыми луками. Когда я садился в это седло, через отверстия в верхней части этих лук протягивался ремешок, который предохранял меня от возможного падения. У меня в руках был повод уздечки, а Хакутеж, садясь на свою лошадь, брал, на всякий случай, и повод недоуздка моего коня. Так, порой мы и выезжали в открытое поле, где и начиналось мое обучение на различных аллюрах.
Это раннее обучение, а в дальнейшем и частая езда, выработали у меня две особенности: умение крепко сидеть в седле и балансировать при всяком положении, и навык «владеть лошадью», заставлять ее чувствовать ездока и ему повиноваться. Из практики езды, когда мне было еще лишь 7 лет, я помню несколько эпизодов, которые показывают, как я уже в то время свыкся с лошадью. Как-то мы всей семьей (конечно, исключая папу), поехали на хутор за клубникой. В то время на сенокосных участках, которые занимали бóльшую часть площади земли,
Ироничное название штатского человека в русской армии, от укр. «шпак» – скворец (См.: Беловинский Л. В. Энциклопедический словарь российской жизни и истории. – М., 2003. С. 893).
