это.
Запиликал телефон. Это звонила Соня, старая подружка. «Заскочу к тебе?» Ладно. «Через полчаса!» Пока еще оставалось время, Майя пошла разбирать книги. Степа ей говорил, что «бумагу сейчас уже никто не читает», что у него в планшете – тридцать тысяч книг. Богдан сейчас вряд ли интересовался чем-то, кроме деловых новостей. То есть в лучшем случае ее библиотеку сбагрят всю без разбора какому-нибудь букинисту, а в худшем – вынесут на помойку. Да, жаль, что с собой не возьмешь. Ее бы, пожалуй, очень успокоило, если б она могла поверить, подобно древним египтянам, что в посмертие можно забрать с собой своих коней и волов, золотые браслеты, шелковые платья, притирания и благовония, фотоальбомы и чашку с синими розами. Но ее попросят оставить весь багаж у входа.
Майя решила начать с малого – с книжного стеллажа в спальне.
Можно, например, раздарить книги. Созвать всех подруг, объявить им, что переходит на чтение с айпада (вот такой каприз на старости лет) – и берите, что хотите! Широкий жест. Отложить с десяток любимых книг, на случай если в последние дни ей захочется перечитать… Майя села на стул перед книжным стеллажом, провела глазами по полке поэтов. Между Бродским и Арсением Тарковским стоял какой-то Ласкер. Древний, потрепанный. Что за Ласкер? Ах, ну да… Толя его называл «поэтом». Очень любил.
Майя вытащила коричневый томик. Эмануил Ласкер, «Учебник шахматной игры». Еще довоенное издание. Она помнила, что внутри кое-где были пометки, подписанные юным Толей. Майя открыла книгу – и вниз белой, измятой бабочкой слетел сложенный вдвое лист.
«Дорогой мой Даня, у нас вчера опять была ссора…» – так начиналось письмо, написанное резким, убористым, будто сжатым с боков Толиным почерком. Майя стала читать дальше, хотя уже читала его. Это письмо – неоконченное, смятое – она вынула из мусорного ведра. Несколько дней раздумывала, возвращать ли его Толе, или, может быть, тайком показать Дане, или просто выбросить… А потом, как обычно это бывает, что-то случилось – то ли неприятности на работе, то ли отпуск, или еще что – и она про него забыла. Лист лежал, вложенный в недочитанный журнал, между фотографией Акрополя и статьей о карпатских партизанах. Погиб Анатолий, Даня вытянулся и окончил школу, стал бриться и водить девушек, окончил институт, сам стал отцом… Когда Майя случайно нашла это письмо, Богдан как раз разводился. «Что ему сейчас до их прежних с отцом обид?» – подумала Майя. Перечитала письмо и сунула в попавшуюся под руку книгу. И вот оно снова явилось. А не выбросить ли его?
Майя держала листок двумя пальцами. Дела давно минувших дней… Осталась ли хоть какая сила в словах, которые должны были сорок лет назад прозвучать? Нужно ли тащить их на поверхность из омута прошлого? Мнение Богдана об отце давно сложилось, может ли в нем что-то исправить один лист? И сам Богдан сложился, ни йоты в себе не хотел бы менять, и жизнь его отлита по выбранной форме…
В дверь позвонили. Соня пришла, как всегда, чуть раньше и
