о своей судьбе.
– Встать, – прозвучало над моей головой. Этот звонкий голос и чистое английское произношение показались мне до боли знакомыми. Вот ещё не хватало, если окажется, что я пол команды знаю. И, как в довершение моих мыслей, за моей спиной, едва мы вошли в пещеру, тот же голос произнёс:
– Привет, Звездочёт.
Так меня называли только во время службы во флоте. Я получил это прозвище от своего лучшего друга, когда пытался изучить навигацию. И это прозвище дал мне…
– Ларри? – осторожно произнёс я, не оборачиваясь. – Гарти, ты?
Ларри слегка толкнул меня вперёд.
– Не привлекай внимания, – быстро произнёс он. – Идём.
Наша дружба с Ларри началась по сложившемуся для меня обычаю «да, я – валлиец». На тот момент я ещё был главным старшиной, так как числиться в рядах вооружённых сил начал только с шестнадцати лет, и о получении хоть какого офицерского звания я мог только мечтать. Ларри же, с достоинством нося свою аристократическую фамилию Гарти, пришёл к нам в звании младшего лейтенанта вместо уволенного с этой должности за пьянство и дебош Нолана Гилла, который, как я упоминал, позднее стал одним из зачинщиков бунта на «Амелии».
Наша взаимная ненависть возникла с момента, когда мы узнали о происхождении друг друга, а также о том, что нам, по долгу службы, придётся тесно сотрудничать. Иными словами, я находился в прямом ему подчинении, но без меня не решались многие насущные вопросы, за которые он нёс ответственность. Так, слово за слово, оскорбление за молчанием, приказ за своеволием – мы сцепились в рукопашной. Вернее, Ларри первым зарядил мне оплеуху. Однако когда нас разняли, и в трюм спустился наш боцман мистер Кинкли, я, отвечая на вопрос о том, кто затеял драку, взял всю вину на себя. Ларри стоял в тёмном углу, не смея показаться на свет с разбитым носом.
Не знаю, по какой причине, но я, почему-то, не стал выдавать его. Может, потому, что частью своего буйного сознания понимал, что мне, как матросу, не грозит ничего, кроме плети. Ларри мог лишиться своего звания, а опозоренная честь аристократа была куда большим испытанием, чем уязвлённая гордость простого рыбака. И, как обычно происходило в тот момент, когда в моих руках оказывалось чьё-то благополучие, если не сказать – судьба, я не мог, вопреки всем ожиданиям и собственным сомнениям, этой судьбой играть.
За причинение телесного вреда офицеру, а также за нарушение порядка и дисциплины на корабле, я был приговорён к двадцати трём ударам плетью. Благо, что на тот момент мы находились в походе, и я мог быть почти уверен, что никто не станет продолжать эту историю на берегу.
Не знаю, понял ли кто-то из старших офицеров, что именно Ларри мог быть виновен в стычке, но к этой истории, действительно, никто не вернулся. Пару дней спустя, пока я всё ещё отлёживался в трюме после исполнения наказания, Ларри спустился ко мне. Осведомившись кратким вопросом о том, как я себя
