на собственные дешифровки, и потому дело продвигалось медленно. Не исключаю, что П.П. Орешкин смог принять и прочувствовать эту идею за год, возможно даже, за полгода. Однако, воспроизвести хотя бы малый фрагмент из полученной информации в своих публикациях он не мог – тем самым он бы выдал своего информатора. Поэтому оставался только один путь, показать, что все древние письменности мира имели русское чтение. Возможно, что эту мысль информатор Орешкина передал ему на словах. Оставалось одно – прочитать эти тексты.
И Орешкин прочитал. Человеком, судя по его новациям, он был незаурядным, и если бы у него был опыт эпиграфического чтения, он бы действительно смог совершить чудо – безукоризненно или хотя бы хорошо прочитать надписи, относимые к двум-трем древним языкам по-русски. Но в том-то и дело, что кроме возникшего у него огромного прилива сил, кроме бешеного темперамента, у него не было базовых знаний. На амбразуру с пулеметом он бросился безоружным, закрыл ее своим телом и… стал очередной порцией пушечного мяса. Судя по отсутствию резонанса на его работу в эмигрантской среде (при весьма мощном резонансе на публикацию «Велесовой книги»), Орешкин был использован просто как подсадная утка для идеологической диверсии с дальним прицелом. Он был одним из эмигрантов, плохо известным в эмигрантской среде; но писателем. Поэтому организовать для него небольшую утечку информации и воспламенить его патриотической идеей сообщить соотечественникам о древнейшей русской письменности было, что называется, делом техники. Времени и возможности на проведение экспертизы его труда среди филологов-эмигрантов у него практически не было.
Какова же цель подобной идеологической диверсии? Ведь в его руки дали материал очень сильного идеологического воздействия! Однако вспомним медицину. Там вакциной называется ослабленный штамм какого-то болезнетворного микроорганизма, который провоцирует реакцию иммунной системы человека. Слабый штамм будет заведомо побежден, но при этом у людей выработается противоядие, иммунитет против данной болезни. То же самое и в данном случае: познакомившись с подлинными материалами и проникшись патриотической идеей, новичок должен был нагородить бог весть что, нечто крайне фантастическое, так что последующая академическая наука (в качестве социальной иммунной системы) не только легко справилась бы с подобной нелепицей, но и получила бы хороший урок на будущее. Иными словами, ростки национального патриотизма от эпиграфики русские ученые позже задавили бы собственными руками.
Но получилось несколько иначе. Вместо того, чтобы раздуть (на патриотической волне) значимость данной книги, эмигранты попросту ее не заметили. Говоря медицинским языком, из-за слабых контактов с Орешкиным «заражения» эпиграфическим патриотизмом не случилось. И уж тем более не произошло «заражения» русской научной общественности в СССР. А когда книга наконец всплыла в демократической России в 2001 году, она оказалась не первой; русские ученые, а
