Ни на кого не похожа, – припечатывала тётя в бордовой кофте поверх цветастого платья. – Катя, она ещё не спрашивала, на кого похожа?
– Спрашивала.
– И что ты ей сказала?
– Что на прадедушку похожа. Он блондином был.
– Ох, зачем, зачем тебе это надо было? Да ещё страшненькую такую взяла. Ресниц нету, глаза белые, волосы белые, тощая, совсем прозрачная. Хоть бы покрасившее выбрала тогда.
– Ханна красивая, – тихо ответила мама. – Что вы от меня сейчас хотите, тёть Зой?
– Да ничего, ничего. Понять хочу. Нет, я бы никогда не смогла полюбить чужого ребёнка. Раз Бог не дал своих, детдомовских не стала бы брать, – отрезала тётка.
Ханна долго сидела под машинкой. Она не плакала, не смотрела книжку. Отказалась пить чай с тортом, когда мама нашла её и позвала. Не мама. Мама – это не мама.
Она вылезла, когда гости разошлись. С трудом разогнула затёкшие ноги и спину, положила книжку на тумбочку, села на диван, обняв колени руками и положив на них подбородок. Мама-немама звенела в кухне посудой и шумела водой. Папа пошёл провожать гостей до метро. Вернулся, взял пакет с мусором, сходил на помойку, а Ханна всё сидела и думала.
– Дочка, давай спать, – пришла мама, размазывая по рукам крем.
– Я же не дочка, – тихо сказала Ханна. Мама на секунду окаменела, потом очнулась, вытерла крем о халат и быстро села рядом с Ханной. Помолчала минутку.
– И что? – спросила так же тихо.
– Ты же меня не родила?
– Нет, – сказала мама, глядя в ту же точку, что и Ханна. – Но что это меняет? Я же любила тебя все эти восемь лет. И дальше буду любить.
Ханна вздохнула. Она не знала, что сказать, как объяснить, что мир перевернулся и встал на голову. Что в мире всё-всё изменилось, и непонятно теперь, как жить. Вернее, мир и раньше, оказывается, был другим, не таким, как она думала
Мама обняла Ханну за плечи, притянула к себе. Ханна не сопротивлялась.
– Ханночка, малыш, – ахнула мама. – Ты же всю шею стёрла! Тебе же больно!
Ханна осторожно повела головой:
– Ага. Но какая разница.
– Снимай скорее это платье, надо зелёнкой намазать.
– Платье красивое, – сказала Ханна. – А зелёнка щиплется.
– Но ты же потерпишь немножко? Я буду дуть.
Ханна знала это. Мама будет дуть, а потом поцелует. Но она не мама.
И она дула, и поцеловала. А Ханна всё никак не могла понять, как дальше жить?
7
До леса я дошла к ночи. Ночь тоже была необычная – небо стало зеленоватого оттенка, и немного стемнело. Уже хотелось спать. Надо было где-то устраиваться на ночлег, а я никогда в жизни не спала в лесу. Даже с палаткой ни разу не ходила, чего уж говорить о нынешнем моём положении: не только абсолютно пустые руки, но и полная нагота.
