кончился. Уже рассвело, точнее, небо снова поменяло цвет с зелёного на белёсый. За лесом обнаружилось поселение. Юрка смотрел на появившиеся дома как на само собой разумеющееся.
– Надо же, дома, – высказала я своё удивление.
– Ну да, дома. Просто мы все из моря в пустыню вылезли, а дома здесь всегда были.
Впрочем, домами эти сооружения было сложно назвать. Они походили на постройки бомжей на помойке, я по телевизору видела. Словно собранные из фанеры и прочего мусора, похожие на собачьи конуры.
– Ты тут живёшь?
– Не, я чуть подальше, там дома поприличнее. Но здесь можно поесть. Вон тот крайний дом – столовка.
– У меня денег нет.
– Ты знаешь, у них тут коммунизм, что ли, деньги не нужны. Я вообще не понимаю, такое ощущение, что всё берётся из воздуха. И вещи, и еда. Тут суп очень вкусный. Я не знаю, из чего его готовят, но рекомендую, пойдём.
– Наверное, из какого-то местного животного, – предположила я.
– Может быть. Пойдём, – Юрка взял меня за руку и потянул. По моему телу снова пошло тепло от его руки.
– Юр, подожди! Я же не могу голая идти?
– А что, – поддел он. – Ты и голая очень красивая. Даже лучше, чем в одежде. Похожа на похудевшего аксолотля.
– Дурак! – я выдернула руку из его руки, и почувствовала ощутимый укол в плечо.– Ай!
Я завертела головой, но Юрка был с другой стороны, а над плечом, за которое я инстинктивно схватилась, зависла летучка.
– Это ты меня, что ли, током? – возмутилась я. – Почему?
Летучка не отвечала, и вообще делала вид, что она ни при чём.
– Ладно, Ханн, прости, пожалуйста. Пойдём тогда сначала за одеждой… Ой, летучка…
Вторая летучка села Юрке на макушку и приложила лапки к волосам. Юрка расплылся в блаженной улыбке.
– Я поняла, – сказала я. – Одна из них бьётся током, а вторая греет.
16
Она уже не отзывалась. Ханне, выбившейся из сил и истратившей всё сердце, удалось устроить маму в хоспис. Это немного облегчало жизнь, но общаться оказалось уже невозможно. Опухоль в голове стала главной, мама не могла говорить и не узнавала Ханну, которая заезжала на час после работы, чтобы просто посидеть рядом и подержать маму за руку.
В тот день, когда волонтёры принесли ящик мандаринов, у Ханны случилась истерика.
– Какие мандарины? Зачем ей мандарины?! – орала она на ошарашенно моргающую девушку-волонтёра. В палату прибежала медсестра, ещё кто-то из персонала, увели Ханну на пост и вкололи укол. После укола стало легче, и Ханна всерьёз стала думать, что хорошо было бы положить её рядом с мамой. И колоть – маме обезболивающее для тела, а Ханне – для души.
На следующий день в дверном проёме вдруг нарисовался отец. Ханна не видела его несколько лет, но узнала.
– Привет, Хань. Как мама?
Ханна
