разыскать наши оставленные неподалеку струги, чтобы отправиться в Киев из оказавшегося бесславным похода. В нашем лагере появился уже ставший старым знакомым Текшонь с посланием от Тюшти и Овтая.
Красавчик Текшонь на этот раз по случаю промозглой погоды и ледяного ветра был весь в мехах, он кутался в них, словно женщина. Встреча трех князей была назначена в Священной роще за холмом.
Ранним утром за мной явился Блуд. Выглядел он совсем плохо: отекшее лицо с набрякшими веками говорило о высоком давлении и о том, что сердце устало справляться с нагрузкой. По своему медицинскому опыту я прекрасно знал, что теперь следует ждать одного из двух: инсульта или инфаркта. Либо сначала не выдержит нагрузки и лопнет сосуд в голове, либо сердечная мышца даст сбой. И я не смогу никак помочь, как не могу и предотвратить неминуемое: ни лекарств, ни аппаратуры у меня не было. А когда я пытался определить уровень давления крови по пульсу и брал боярина за руку, Блуд неизменно смеялся и крутил головой в знак сомнения – он был уверен, что я пытаюсь воздействовать на него колдовскими чарами. А зачем иначе держать за руку?
Медленно, не подгоняя коней, мы съехали с холма к Священной роще. Неподалеку катила свои воды река Итиль-Волга, широкая, плавная, могучая. Будущая великая русская река. Над поверхностью реки и над рощей клубился утренний сырой туман. Мокрый снег и дождь закончились еще ночью, и теперь кругом царила тишина – слышалось лишь чавканье земли под копытами наших лошадей.
Березы в этой роще были похожи на гирлянды. К каждой толстой ветке была привязана сплетенная из гибких веток площадка размером приблизительно метр на полтора. На одном дереве таких площадок могло быть привязано две или три, иногда – четыре. На каждой лежал истлевший или еще разлагающийся труп.
Площадки были такого размера, что человеческое тело не помещалось на них целиком – руки и ноги свисали с боков. Эта Священная роща была эрзянским кладбищем – местом упокоения мертвых. Если, конечно, уместно говорить об упокоении и вообще о покое, имея в виду разложение и гниение мертвых тел на открытом воздухе.
Мы видели такие «кладбища» еще на пути сюда. Тогда Текшонь и объяснил мне, что это такое.
– Можно было бы класть тела просто на землю, – говорил Текшонь. – Нужно ведь, чтобы тела смешались с землей и сами стали землей. Но на земле звери, они растерзают тела и растащат по кускам, а это неправильно. Поэтому лучше всего подвешивать: звери не достанут, а дождь, солнце и ветер сделают свое дело.
Площадки подвешивались таким образом, что могли висеть несколько месяцев. Потом прутья истончались, гнили, и площадка падала на землю, но к этому времени на ней уже оставались только белые вымытые дождем кости скелета и череп.
– Звери не достанут с земли, – сказал тогда Свенельд, выслушав рассказ Текшоня.
– А птицы разве не клюют покойников? Еще как могут исклевать. Сначала глаза, а потом…
– Птицы священны, – возразил муромский посол. –
