кошка на дорожку,Смотрит – нет ли здесь мышат?
Нету, нету здесь мышат,
Это листики шуршат.
Это листики сухие
Облетают и шуршат.
Андрей улыбнулся, посмотрел на ёлочку, провёл рукой по её нежным хвоинкам и порадовался за малышку: она не сможет натворить глупостей, как он, не убежит от того, кто её любит.
***
Дверь распахнулась, и в гостевую комнату вошел крупный, плечистый мужчина с окладистой бородой. Он повёл головой по сторонам, уткнулся взглядом в Климова. Глаза иеромонаха округлились от удивления, когда он понял, кто к нему приехал в гости, и расцвёл. Андрей вскочил и поспешил навстречу к другу. Вадим и раньше был высоким и крепким парнем, а с возрастом раздался, так и вовсе огромным стал. Рядом с ним Андрей, как и прежде, ощущал себя маленьким и хрупким. Вадим, а ныне иеромонах отец Андрей, по-прежнему смотрел на приятеля восхищёнными и преданными глазами.
– Вот так радость нежданная! Меня благословили на встречу с братом. Я всё голову ломал, кто бы это мог быть: брат не мог приехать, он у меня ни разу не был, считает меня или сумасшедшим, или юродивым, с чего бы ему ехать ко мне в такую даль? Мама поначалу приезжала, я тогда в другом монастыре жил, умоляла вернуться, грозилась, плакала, а потом махнула рукой и вычеркнула меня из своей жизни, так что у меня, почитай, лет пятнадцать гостей не было. Я уж, грешным делом, подумал, не мать ли умерла, – рокотал баском отец Андрей, не сводя глаз с Климова.
– С матерью твоей всё в порядке, во всяком случае, два месяца назад она была жива и здорова, – поспешил Андрей успокоить друга. – Недавно мне Света, сестра моя, рассказала, что ты в монахи ушёл, в Татарии в мужском монастыре живёшь. Я стал искать тебя и нашёл. Вот, в гости приехал.
Вадим помрачнел и глухо спросил:
– Искал… Выходит, ты до сих пор меня не простил?
– Да ты что, Вадим!
– Не Вадим, а отец Андрей, – наставительно поправил монах приятеля.
– Отец Андрей… Выходит, мы теперь с тобой тёзки, – улыбаясь глазами, произнёс Климов. Лицо Вадима просветлело и засияло:
– Выходит так. Случайно так получилось, без моей воли. Меня нарекли Андреем, когда я схиму принимал, но я усмотрел в этом особый знак – простил меня Господь. Я за тебя каждый день молюсь, Андрюша. Я всё боялся, не сломал ли я тебе жизнь тогда, в самый мой счастливый день, прости Господи, точнее ночь. Любовью порой можно покалечить и сильнее, и больнее, чем злобой… Не проклинал ты меня? – чуть слышно спросил Вадим, его крупное лицо подёрнулось страданием.
– Нет, Вадим, я винил только себя – свою слабость, своё малодушие, тебя я ни в чём не упрекал. Никогда. А со временем и себя перестал – что случилось, то случилось, – Андрей с какой-то непонятной самому себе нежностью
