эмиграции
Вместо предисловия
Посредине черной ночи —
Руки, поднятые ввысь.
Посредине черной ночи —
Кто простись, а кто – молись.
Посредине черной ночи
То ли падал, то ли плыл
Дом опустошенный отчий
Сквозь ладоней млечный тыл.
Восклицанье «Вена! Вена!»
Заставало вновь врасплох
И, как скрытая каверна,
Прожигало каждый вдох.
Автобус юлит над обрывом.
Дорога к границе – что к Господу на суд.
По таким неправдоподобным извивам
Лишь ангелы смерти преставленного несут
По его же замирающим мозговым извилинам.
Каждый чувствует себя распиленным
Или расколотым вследствие грандиозной аварии
На левое полушарие
И на правое полушарие.
Старая Сара
Тяжелая, больная Сара все время пыталась заплакать. Ей было нелегко вторую ночь сидеть в автобусе с жесткими креслами. Чулки на ее круглых ногах медленно расползались, и казалось, что Сарины ноги трещат по швам, как у старой ватной куклы. Сходство с куклой усугублялось свалявшимися тусклыми белыми волосами, которые Сара уже два дня не причесывала.
В конце автобуса возились дети, прячась между мягкими чемоданами и тюфяками. Тряска только забавляла их. Они с хохотом подпрыгивали и зарывались с головой в тряпье, брошенное поверх вещей на случай холода. Взрослые не делали им никаких замечаний, поскольку будущее оказалось в полнейшем разрыве с прошлым, и никто не знал, как вести себя в кратком промежутке настоящего.
За автобусом ехала машина с провожающими. Крупицы дома в лице родственников и друзей смотрели сквозь окна автомобиля. Поравнявшись с автобусом, провожавшие показывали что-то, знаками объясняясь в чувствах. Несколько раз автобус останавливался, и все бросались друг к другу и шли вместе, держась за руки. Дети кубарем скатывались на землю, расталкивали обнявшихся и мчались наперегонки до дверей туалета.
Сара почти не выходила. Во время передышек она при помощи своего мужа сползала с кресла и подолгу стояла возле него, тяжело дыша и пытаясь заплакать. Никто не обращал на нее внимания. Только ее супруг растерянно пытался чем-нибудь быть ей полезным. Он гладил ее по всклокоченной голове, наливал чаю из термоса, оправлял заломившееся внизу платье. Сара, казалось, была бесчувственна ко всем этим проявлениям преданности. Она реагировала только на то, что происходило внутри нее.
Внутри Сары жила большая тяжелая болезнь, которая делала Сару чувствительной ко всем внутренним переменам и атрофированной к внешним. Муж Сары относился уже к внешнему миру. Его забота не проникала сквозь отмершие нервные окончания обвислой Сариной кожи. Он гладил Сарину маленькую, хоть и распухшую руку, а она смотрела куда-то в глубину своей боли. Так подходили к концу вторые сутки.
Ночь
