Освальд Шпенглер писал, что это различие не двух народов, но двух миров, и различие это необходимо подчеркивать самым решительным образом. В другой работе немецкий историософ называл Россию Азией – и никак иначе. «Настоящий русский нам внутренне столь же чужд, как римлянин эпохи царей и китаец времени задолго до Конфуция, если бы он внезапно появился среди нас». Он и сам это всегда сознавал, проводя разграничительную черту между «матушкой Россией» и «Европой». Не забывал Шпенглер, в лучших традициях злых западных мифов о России, и о «грязи, водке, смирении и своеобразной грусти». «Тем не менее некоторым, – заключал историософ, – быть может, доступно едва выразимое словами впечатление о русской душе. Оно не заставляет сомневаться в той неизмеримой пропасти, которая лежит между нами и ими». Написано это в 20-х годах XX века. С тех пор мы, по выражению Черномырдина, преодолеваем данную пропасть маленькими шажками.
Меж тем, безусловно, на Западе хватало и хватает тех, кто воспринимает Россию как полноценную часть Европы, ее неотъемлемую важнейшую составляющую. Однако такие люди, как правило, чувствуют себя неловко, и зачастую их не хотят слышать.
Одно из главных противоречий России и Запада, как я уже говорил, – религиозное. Да, и Запад, и Россия сформированы христианской парадигмой. Однако в первом случае католицизм или протестантизм уже давно – примерно со второй половины XVIII века – не играют доминирующей роли. Религиозные ценности уступили пьедестал ценностям «общечеловеческим» (преимущественно либерально-демократического толка). Насколько это эффективно – вопрос. Особенно остро он звучит в контексте роста миграционных и межэтнических проблем. Возможно, будущее Европы – то, каким его представил Мишель Уэльбек в романе «Покорность».
В России же, наоборот, до недавних пор всегда были сильны религиозные настроения. При всех своих особенностях русская духовная жизнь, даже будучи изрядно истрепанной марксизмом, основывалась на православии, сохранив в себе черты сирийско-византийского аскетизма. Это в том числе предполагает и особое – высокочтимое – отношение к царю. Государство, безусловно, уже не «оцерковляется» как раньше, но сохраняет в себе элемент сакральности. И вместе с тем оно парадоксальным образом, как ничто другое, пронизано грехом.
Тут надо сделать ремарку. Говоря о религиозности Запада и России, отчасти даже сравнивая их, я ни в коем разе не намерен повторять заскорузлую мантру о бездуховности одних и богоносности других. Это насколько архаично, настолько и преувеличено. Более того, у костела в Кракове прихожан вы можете встретить гораздо больше, нежели у собора в Архангельске. И популистскими мне видятся заявления тех, кто, размышляя об очередной трагедии на Западе, говорит, что она есть следствие тотальной бездуховности Европы. Ведь в том же Посаде, например, толпа школьников избивает одноклассника-инвалида до черепно-мозговой травмы, записывая пытки – именно так –
