не заставляет себя долго ждать.
Мутной серой пеленой заволакивает окружающей мир, поднимается до горла – выше, выше…
– Итак, откровенность за откровенность, – Науманн был само очарование: – Конечно, стойкие бойцы импонируют нам, солдатам фюрера и Германии. Мы восхищаемся совершенно открыто героизмом ваших солдат, разведчиков и диверсантов. Даже партизан, которые есть просто бандиты. Это тоже патриоты России. Но, право же, этот несчастный молодой человек, – крупная белая рука в манжете, что выглядывала из чёрного мундира, указала на тетрадный клочок, – вызывает только сочувствие. Он надеялся, что знает наши методы. Оказывается, нет…
Загадочная улыбка тронула губы Науманна.
– Герр оберфюрер, я, конечно, польщена таким доверием, – Аня трагически сблизила руки перед лицом, чтобы изобразить жест отчаяния, – но я право же… Мне также жаль этого юношу. Он немного фанатик, поэтому. А к жизни надо подходить практично. Как к России без Сталина, – понизила она голос, хотя могла бы этого не делать. – В конце концов, у нас много схожего. У национал-социализма, у коммунизма…
На мгновение в кабинете стало тихо. Лишь гудел во дворе силовой генератор, который подавал электричество в здание.
– Не знаю, фройлен, – уклончиво продолжил немец. – Однако чем я вам могу помочь, Аня? Вы хотите…
Он сделал паузу, от которой зазвенело в ушах.
– Вы хотите, чтобы я дальше: – Аня сделал попытку вырваться из звенящей пустоты.
– Совсем нет! – он предостерегающе выставил обе руки. – Использовать вас в качестве подсадки в камеру? Зачем? Вряд ли такая умная и сильная девушка способна изменить ход мыслей фанатика. Не скрою, после того, как наши специалисты постарались, мы попробовали этот шанс. Но тут же разочаровались в нём. Фанатики не чувствуют ни свою, ни чужую боль. Им вообще не доступно состояние боли. Этим они и опасны. У вас их уничтожали как бешеных собак. Меткое определение! Меня больше беспокоит другой вопрос. Кто есть этот Радуг? Вы знаете?
Он неожиданно развернулся к ней всем корпусом (обычно имел обыкновение стоять в полуобороте) и как будто заглянул ей в душу. «Неужели у „Бороды“ не может быть предателей? – спросила она себя. – Да и он сам не может быть предателем». Хотя, раз такая мысль единожды посетила ее, и она придала ей такие значение, отвергать полностью такой вариант…
– Радуга… Не Радуг, а Радуга, – мягко поправила она его, вздрогнув плечами.
– Очевидно, это псевдоним кого-то из подполья, но я: не слышала ни разу, чтобы при мне…
Она едва не сказала «но я не слышала о ней ни разу», что неизбежно навлекло бы подозрения. Науманн и его служба могли предполагать, что это женщина, хотя нередко мужчины-агенты и подпольщики носили женские псевдонимы. Фильтровать её окружение они начали бы
