веса собственного, вот только таким, точно не страдала бабонька.
– Дай сюды! – рявкнула ближница во всю глотку лужёную, семенящей к ней молодухе зашуганной.
Ну, а дальше началось как положено. Со всеми вывихами да завихреньями. Обозвав по-разному такой-сякой и прочее да такими словечками обидными, что молодуха отродясь не слышала, начинала награждать её эпитетами один краше другого, один другого непристойнее. Девка от ора нежданного каждой частью тела вздрогнула по отдельности. Пролила воду на руки. Перепугалась до смерти округлив глазёнки в животном ужасе, да хотела было рот открыть, но спохватилась вовремя. Насупилась, уткнулась в миску злобным взглядом мстительным да просеменила не останавливаясь, мимо глыбы жира разъярённого.
– Стоять! – взревела ближница из-за спины девичьей истеричным воплем оглушающим.
Далее посыпались новые обвинения, мол такую важную да грозную какая-то девка мелко сложенная да дурно пахнущая отходами прокисшими, её игнорирует! Молодуха только вздрогнула лишний раз от окрика, но услышав впереди смех заливистый всего бабняка Данухинского, потопталась пару шагов в нерешительности, а затем состроив на губах ухмылку злобную зашагала к бабняку быстрее прежнего.
– Да я тебя… – продолжала визжать в раж вошедшая баба жирная, матом [36] кружевным да забористым, уже не поспевая за шагом быстрым молодки резкой да сноровистой.
Дальше Сладкая принялась описывать действия, что непременно проделает с этой не послушницей при том все действия обещанные, почему-то были сексуального характера с применением колов заточенных да брёвен берёзовых. Непременно что-то ей порвать обещала да при том не в одном месте, а во множестве.
И тут Сладкая не выдержала взрыва таланта собственного, да сама подключилась к веселью общему, со слезами падая на четвереньки пузом об землю стукаясь, визжа при этом да хрюкая, как свинья зажравшаяся.
У молодухи испытуемой чуть «хмык» через нос не выскочил, и она просто чудом удержалась, чтоб не издать этого звука мерзкого. Девка тут же до крови закусила губу нижнюю. Боль не дала заразиться весельем безудержным да буквально бегом донесла миску Данухе, что в истерике покатывалась. Та, как и все на испытуемую не смотрела, а заливалась слезами над представленьем дурашливым.
Ну, а Сладкая уже сама так билась в припадке веселья неуёмного, что даже стоя на карачках ползти уж была не в состоянии…
Дануха вновь очнулась от наваждения, но уже с улыбкой на губах почему-то высушенных, хотя половинкой тела до сих пор в воде плавала. А только что заразный хохот бабий заливистый сам по себе перетёк в сорочье воркование, где-то совсем рядом у уха правого. Она повернула болезную голову да всё также лыбясь дурою скрипуче из себя выдавила:
– Воровайка, дрянь эдакая…
Сорока встрепенулась враз, по песку запрыгала, запричитала, затрещала, меняя звуки безостановочно. Птица радовалась
