же, – в руке Десэ, как по мановению феи, явился хирургический скальпель, – Восьмерка легко превращается в тройку, вот вам и еще пять лет к возрасту вашего Рене. Теперь любой поверит, что ему двадцать – еще бы, с такими-то усами. А в книге, где это записано словами – кто-нибудь да поправит, как это вам приспичит.
– Дай-ка, – гофмейстер поднес документ совсем близко к глазам, – Ловко ты… теперь даже мне кажется, что там тройка. Ты всегда носишь скальпель с собой?
– Почти, – с кривой улыбкой признался Десэ, – Видите, пригодилось. Шпага с моей профессией слишком обременительна. А верно ли, что в Риге наше малолетнее дитя обрюхатило аж целых трех дур?
– Молчи об этом, – зашипел на него Герхард, но и в шипении его слышалась скрытая гордость, – мне обещали уладить это дело. Только вот дорого обойдется… Чем старше дети – тем дороже стоят их шалости.
– Фреттхен дорого стоит, ваша милость, – произнес Десэ, и тотчас пообещал с какой-то хищной нотой в голосе, – но скоро он окупит свою цену. Года не пройдет – и потраченное на мальчишку вернется к вашей щедрой милости сторицей.
– Принеси мне белокурый парик, эти все не подходят, – велел Рене Кейтелю. Он стоял перед зеркалом в лучшем своем наряде, так густо набеленный, что лицо его казалось стертым, только глаза чернели на белой маске, как у привидения. Он только напудрился, но ничего еще на лице не нарисовал – ни бровей, ни губ, и черные волосы его были зализаны назад и убраны под сетку. Кейтель удалился, Рене вдел в уши длинные, алмазными каплями, серьги, и мгновенным движением изобразил на лице – высокие, словно недоуменные брови, синие стрелки и капризный карминный рот. Кейтель внес деревянного болвана под рыжевато-белокурым париком. Рене расчесал локоны – уверенным, но осторожным движением – и, зажмурившись, надел парик на себя. Открыл глаза – и увидел в зеркале белокурую бледную бестию.
– Когда я догадался, что Кейтель именно тебе несет этот белый парик – решил было, что мой сын рехнулся, – в комнату вошел отец.
– А что думаешь – сейчас? – лукаво улыбнулся Рене и склонил набок кудрявую голову – как любопытная птичка.
– Забавно, – оценил отец, – и пикантно. Это Керуб вдохновил тебя подвести глаза синим?
– А кто это – Керуб? – не понял Рене.
– Тот приятель Гасси, Виллим де Монэ, с которым ты не так давно любезничал – его прозвище Керуб. Так зовет его матушка Екатерина.
– Отчего же?
– Ей кажется забавным. Он де Монэ – Демон – вот и вышел у нее на контрасте Керуб. Матушка обожает давать придворным прозвища.
– А что с нашим Казиком? – вспомнил вдруг Рене.
– Доктор накачал его опием, проспит теперь до завтра. Заложили карету, мы вот-вот едем. Ты готов?
Рене взял со стула камер-юнкерские туфли с красными каблуками, поставил на пол и осторожно вшагнул в одну, потом во вторую. Как та девочка из сказки, примерявшая хрустальные башмачки.
– Надеюсь, хотя бы ты не рухнешь
