Сон златоглазки. Елена Лапшина

      Поговори со мной, стоящий за спиною,

      не поминая зла, утешь меня, утешь

      на этом языке, где самое родное —

      страдательный залог, винительный падеж.

      Услышь меня, пока шепчу из-за плеча я,

      покуда сторожу и времени сполна.

      Я слышу голоса, но слов не различаю,

      уже не вижу лиц, но помню имена.

      Я с ними говорю, стоявшими заслоном.

      Их, прозвучавших здесь, там – эхо повторит.

      И ты пойдёшь за мной, как я иду за Словом,

      и тот, кто за тобой, – пусть с нами говорит.

      В терпении жизни подённой,

      гонима на той, что стою,

      в зимовье её на Студёной

      с тоскою по небытию:

      сама себе – дальние страны,

      где странноприимны кресты.

      В сквозные оконные раны

      остуда влагает персты.

      И пробует: правда ли это —

      живое тепло каково?

      И не получает ответа.

      А, может, не верит в него.

      Небо сине, солнце жёлто, зелена под ним трава.

      Я царевна и пускаю лебедей из рукава.

      Как понять, что я царевна? – вот корона, вот фата.

      Хороша моя картина, тритатушки-тритата.

      Только в жизни я другая – плакса, писаюсь в кровать,

      потому что в этом мире в тихий час нельзя вставать.

      Я терплю, и замирает в безысходности душа…

      Распростёрта надо мною синева карандаша.

      Вот получишь ремня и реви в темноте, голоси

      и прощенья проси, выноси справедливость прещенья.

      Иже Кто там еси? – Но тебя заставляют: «Проси».

      Ну, конечно, сначала ремня, а потом уж прощенье.

      В темноте – никому, ничего, ни за что, никогда —

      не признаешь вины, и ремень тебя не застращает.

      Но в темнотах такое живёт, что не имет стыда

      и не знает любви, потому – никого не прощает.

      Пустяковая взбучка – горячка пониже спины, —

      всё до свадьбы ей-ей заживёт – хоть назавтра и сватай.

      Справедливость живуча – и с той, и с другой стороны,

      ибо все мы равны – наказующий и виноватый.