операцию по захвату белогвардейского генерала Анненкова и отправке его на территорию Советского Союза. Анненкова и начальника его штаба Денисова судили и, естественно, приговорили к расстрелу, потому что ничего другого Анненков не заслужил. Поверьте мне, что это был весьма и весьма своеобразный человек, весь покрытый татуировками.
После Китая Примакова отправили в Афганистан, и он получает за это третий орден Красного Знамени. После этого он отправился в Германию на стажировку и учебу. Затем становится военным атташе в Японии. Много было слухов о том, чем именно он занимался в Токио. Например, очень характерный для него эпизод, связанный с вручением собственной верительной грамоты японскому императору. Считалось, что к микадо невозможно прийти с оружием. Но Примаков сказал: «Я боевой красный офицер. Мне сабля положена». В результате стороны якобы очень долго торговались и все-таки разрешили ему прийти с саблей, но саму саблю припаяли к ножнам. Не знаю уж, насколько эта красивая история соответствует действительности, но я нисколько не сомневаюсь в том, что именно в таком тоне Примаков и разговаривал с японскими чиновниками. Согласитесь, если он позволял себе в подобной манере разговаривать с Лениным, то чего бы ему так не поговорить с японцами, ну право слово.
В 1934 году Примаков возвращается в Советский Союз и становится инспектором кавалерии Рабоче-крестьянской Красной армии, а потом заместителем командующего Ленинградским военным округом. Пост неслабый, мягко говоря. Именно в Ленинграде – колыбели трех революций – он будет арестован. Причем, что характерно, не в мае-июне 1937 года, а значительно раньше: еще 14 августа 1936 года. То есть как минимум за 11 месяцев до начала массовых политических репрессий в СССР. Почему его арестовали в 36-м, когда всех его друзей взяли только в 1937-м? Дело в том, что Примаков никогда не скрывал своих ярко выраженных симпатий к Троцкому. Поэтому следователи НКВД пытались выбить у Примакова доказательства широкого заговора троцкистов, который обозвали военно-фашистским делом, а также факты шпионажа в пользу Германии и Японии. В последнем обвинять Примакова было достаточно странно, но по реалиям той эпохи это было вполне нормальное обвинение. Например, небезызвестный Павел Дыбенко писал даже товарищу Сталину: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Разберитесь, пожалуйста, меня обвиняют в том, что я являюсь американским шпионом, а я американского языка не знаю!» (Это почти дословная цитата, полный текст его письма «дорогому Иосифу Виссарионовичу» я привожу в очерке «Первые ленинские наркомы».) Жалко, что Дыбенко расстреляли, так и не объяснив ему, что никакого американского языка не существует. Вообще же это показывает, насколько себя не утруждали следователи в подготовке всех политических процессов 1937–1938 годов.
Итак, 11 июня 1937 года. Утром советские люди спешат на работу. Для многих моих читателей сейчас это, наверно, прозвучит невероятно, особенно для молодых, которые не застали жизнь Советского Союза, но тогда на бульварах
