ты так думаешь?
– Ты упрямый, – улыбаюсь.
– Во что же я вляпался…
В неприятности. В Россию. В меня, в конце концов.
– Русский язык не такой уж сложный. – Вру, вру, вру, но пусть он узнает об этом позже, не сейчас.
– Не знаю, Зоуи…
Прокашливаюсь, выпрямляюсь и строго смотрю на него:
– Начнем, пожалуй, с самого главного.
Джастин обреченно выдыхает и жалобно ноет:
– И с чего?
– Зоя. Меня зовут Зо-я, – произношу делано-учительским тоном.
Ему нравится. В синих глазах пляшут хитрые чертики.
– Зо… у… я, – набирает в легкие больше воздуха, – Зо-я.
Облегченно выдыхаю.
– Прекрасно.
И по спине снова бегут мурашки.
Мы улыбаемся друг другу в вечерних сумерках почти как старые приятели, но в этот момент слева слышится отчетливый щелчок, и свет в комнате Джастина гаснет. Мы переглядываемся.
Мама иногда тоже бывает очень упрямой, и только что она снова выключила свет и закрыла окно в комнате Стёпы…
-4-
– Черт! – ругаемся мы шепотом, синхронно и сразу на двух языках.
Я понимаю это по тому, как она вдруг смотрит на меня удивленно и ошарашенно, а затем пытается убрать улыбку, проступающую на лице.
– Одновременно, – говорит Зоя, поджимая губы, и вскакивает.
Уже достаточно темно, и мне не видно, покраснела ли она. Хотя и так знаю – конечно. Эта ее особенность – краснеть через каждые пять минут – ужасно милая и забавная, а еще почему-то не на шутку заводит меня.
– Blin! – выдает девчонка, прислонив ладони к стеклу.
Мне плевать, что окно снова закрылось. В душе я радуюсь, как мальчишка, потому что мы с ней теперь одни на этой крыше и никто не может мне помешать пялиться на развевающийся на ветру подол ее платья. Мне отчего-то плевать совершенно на все. На Фло с ее попытками всё «уладить», на отца, пытающегося доказать всему миру, что он самый крутой, на то, что мои мечты вдруг разбились в одночасье. Плевать на весь мир, который стал для меня невидимым, потому что я спятил.
Это совершенно очевидно – просто спятил. У меня нет ни прошлого, ни будущего. Стою на краю этой крыши, как на краю собственной жизни, и ныряю в неизвестность. Я только что сам согласился на это сумасшествие. На то, что никогда не планировал, и то, от чего готов был отмахиваться и руками, и ногами, и всем телом сразу.
Потому что она мне предложила, а я так засмотрелся на ее голубые глаза, что не смог отказаться. Все слушал, как она произносит мое имя – тихо, шепотом, будто катает его, как леденец, на своем языке, и хотел слышать это еще и еще.
Точно идиот. Говорю вам.
Идиот, которому все равно, что мы оказались заперты на крыше. Ведь главное – вдвоем. И у меня теперь есть абсолютно законный повод находиться рядом, стоять к ней плечом к плечу и чувствовать,
