Страшная догадка о том, что со мной сделают за воровство, мелькнула в голове.
– Нет, – прошептал я, бросаясь к нему. – Нет! Я не – да пусти ж ты меня! – я не виновен!
Я знал, что если я сейчас бухнусь перед ним на колени, то ублажу его самолюбие и он, скорее всего, отменит приговор. Страх подкосил ноги, но гордость дала мне приказ стоять ровно, пока я могу.
– Неужели? – спросил он, оборачиваясь. – Кто же тогда виноват? Ты был там тогда, ты должен был видеть.
Я бросил взгляд за его спину, где стоял Жак. Он стоял, не моргая, бледнее смерти. Я раскрыл было рот, чтобы выдать его, но запнулся.
– Я… не знаю, я никого не видел… Должно быть, я отошел на бак, было темно…
– Когда я обвинил тебя во лжи, спрашивая твой возраст, я был неправ, – нетерпеливо перебил он. – Потому что лжешь ты отвратительно. Говори имя, если ты не виновен.
Я опустил взгляд.
– Я не знаю, не разглядел.
– Сэр! – рявкнул он.
– Сэр, – покорно повторил я.
– Даю тебе последний шанс, Дюк. Или ты говоришь имя виновного, или этим именем будет твое.
В голове я произнес эти проклятые три буквы раз сто, из них пятьдесят собирался произнести вслух. Я снова взглянул на Жака. Он, думая, что я подчинюсь, смиренно ждал своего приговора из моих уст. В глазах щипало от детских слез бессильной ярости, но я сдержал их. Вцепившись рукой в планширь так, что побелели костяшки пальцев, я вздохнул и тихо, сквозь зубы, сказал:
– Я не знаю.
На мгновение губы командира исказились страшной ухмылкой, в глазах мелькнул недобрый огонек.
– Так вот ты каков, щенок…
Отвернувшись от меня, он торжественно прокричал:
– Вы сами видели, я сделал все, что мог, чтобы справедливость восторжествовала. Быть может, я сделал даже больше. Не может быть такого, чтобы командирские деньги исчезли сами по себе. Верно, Дюк? – он выразительно посмотрел на меня.
– Да, сэр, – сомневаюсь, что он, или кто-либо другой услышал меня, но его это вполне удовлетворило.
– Верно, рядовой Кид? – он внезапно повернулся к моему другу. Краем глаза я заметил, что тот неуверенно кивнул, бросив испуганный взгляд на меня.
– Возвращаемся к работе.
День, когда я повзрослел. Последующие годы проходили так же. Работа была мне не в тягость, может, даже в радость, но одно оставалось неизменным.
Четверг. Каждая буква этого страшного слова морально, духовно, а то и физически, убивает меня. Кто не знает, четверг на флоте – день для экзекуций. Я абсолютно уверен, что все катастрофы происходят исключительно в этот день, и никто меня в этом не переубедит. В среду половина матрос и столько же солдат натурально сходили с ума. Ну а потом хоть ветер не дуй, солнце не свети, вахтенный не спи, а на “Буре” настал четверг! За что, говорить не буду – вам неинтересно, а мне неприятно, но суть в том, что если тот учитель из моего счастливого детства переживал, что мы, из-за своего бродяжничества, были
