уж кто возмужал в армии, так это Боря. Теперь он большой, округлившийся, огрубевший.
Видимо, танковыми рычагами он наработал себе массивные лапы и тоже, кажется, подрос. У него
как-то круче и ниже опустились скулы, и лицо, кажется, более определилось. Теперь это
энергичный бодрячок-кругляшок. В армии он освоил жест, которого не имел раньше. При разговоре
Боря для убедительности отдельных слов по-боксерски бьёт кулаком одной руки в ладонь другой.
И это почему-то впечатляет.
Не вынеся из детства никаких связывающих воспоминаний, говорить они могут только о службе.
Слушая, с какой гордостью Боря отзывается о своём необыкновенном танке, Роман еле
удерживается, чтобы тоже не начать хвастаться чем-нибудь своим.
На вечеринке всё обычно: приветствия, хвалебные слова, тосты, шутки, прибаутки. Что ж,
можно и выпить – почему бы и нет? Боря так и вовсе делает это с превеликим удовольствием.
Скоро доходит и до песен. Роман ждёт, когда мать споёт свои любимые частушки-страдания,
которые выходят у неё задиристо и голосисто. А вот и они:
Ой ты, белая берёза,
Ветра нет, а ты шумишь…
Моё сердечко ретивое,
Боли нет, а ты болишь…
Матери подпевают тётка Валентина, жена дяди Тимофея, и другие женщины. Особенно хорошо
выходит у одной звонкоголосой соседки. И она чем-то напоминает Любу: эх, если бы Люба могла
сидеть здесь же, за столом, и петь с женщинами, знакомыми с детства… Как, наверное,
понравилась бы она матери! А мать, взволнованная пением, почему-то именно тут, в каком-то
перерыве, наклоняется к нему и спрашивает, помнит ли он Свету Овчинникову?
– Помню, – отвечает Роман, – сопливая такая.
– Ой, да ты чо!? – всплеснув руками, восклицает мать. – Она сопливой-то сроду не была…
Роман и не ожидал, что обидит этим мать. Маруся, уже принимающая Свету как свою,
обижается на своего глупого сына до того, что встаёт и, утирая глаза, уходит на кухню.
На этой же вечеринке удаётся услышать вводную часть в курс совхозных дел уже не в письмах,
а на словах и решительных жестах. Подвыпивший отец открыто разносит теперь эти дела в пух и
прах, заявляя, что «вот в колхозе-то всё было куда лучше и хозяйственней». Тимофей, брат
Маруси, слушает его с отквашенной губой.
– Да чем же тебе совхоз-то не глянется? – недоумевает он. – Просто жить надо умеючи… Если у
меня трактор под задом, так я чо же, не привезу себе, чо надо? Теперь не надо кажду копейку-то
считать. Государство, слава Богу, не скупитца. А ты сорвался с трактора в свою строй-банду,
ходишь по улице с молоточком, как бродяга, а чо толку-то…
– А мне с молоточком-то спокойней! – взвивается Огарыш. – Ну, возьму я горсть гвоздей в
