намытого наводнением. Сверху
песок горяч до того, что не ступить босиком, но если его растолкать ладонями, то внизу
обнаружится сначала приятная влага, а потом и вовсе холодная вода. С одной стороны
полуостровка серебрится протока, а с трёх других – мягкий тальник с длинными листьями,
шелестящими и серебрящимися тыльной стороной почти при полном безветрии. Как мало
требуется для красоты и покоя: всего лишь вода, песок, тальник, небо… «Ох, мир ты мой, мир
чуткий и трепещущий…» – с восторженно замершей душой думает Роман, озираясь вокруг.
На плече Бори – синяя наколка: танк с громадным жерлом поднятого ствола. На заставе тоже
кололи стандартный рисунок с полосатым пограничным столбом и гербом СССР. Кололи все –
Роман отказался. Ещё с детства насмотрелся на страшные, расписанные кисти рук соседа Матвея,
приезжающего из тюрьмы лишь как в гости, и не решился портить своё тело даже такой памятной,
сувенирной картинкой. Да ещё, наверное, подсознательно удержала наивная детская мечта,
которой больше подходит чистота тела, а не какая-нибудь «синюшина», так или иначе похожая на
тюремное клеймо. К тому же, зачем ставить себя в зависимость от каких-либо символов? Два года
службы – это лишь маленький эпизод большой жизни. Вправе ли какая-то случайная наколка
становиться определяющим символом на всю жизнь? Вот Боря, судя по всему, теперь до конца
дней своих – танк.
Отгуляв всё положенное, Боря собирается сесть на трактор или машину. Он вяло сообщает об
этом лишь однажды. Такого куцего плана ему вполне хватает на всю оставшуюся жизнь. Пока же
Боре нужно покончить с отпуском, все дни которого он намерен отбыть на песке у воды. А ещё ему
завистливо хочется прожечься до пустынной черноты Романа. Роману же больше нравится не
валяться, а плавать, нырять, подолгу задерживая дыхание. В воде обычно сидит по полчаса,
вылезая с гусиной кожей на теле. Оказывается, чуть помёрзнуть – это даже приятно. Однажды в
отряде специально долго не выходил из большого холодильника с мясом, наслаждаясь холодом, а
потом с неделю швыркал простуженным носом чуть ли не при сорокоградусной жаре. Тогда он
даже побаивался, что, привыкнув к зною, не сможет переносить свой сухой зимний мороз.
Впрочем, что мороз… Тогда пугала и сама жизнь на гражданке. Самостоятельными-то всё-таки
становятся не во время службы, где всё расписано и где всё решают за тебя, а после неё, когда
вдруг обнаруживается, что на гражданке надо всё решать самому.
Расслабленно ткнувшись грудью в горячий песок, Роман испытывает новую волну
просветлённого осознания: а ведь он и в самом деле уже дома.
– Понятно, почему раньше водой крестили, – бормочет он, лёжа с закрытыми
