культивировали долговую – а в лучшем случае бартерную – систему. Особого выбора у них, бедняг, зачастую не было, картина за суп и пачка фотографий за салат были явлением нормальным, но уже поднадоедавшим содержателям заведений. Да и потом: чем не аналог и порождение той финансовой машинерии, на которой вся Третья республика и держалась? Если масштабировать, то даже риски были схожи: пейзажик бедного сегодня художника мог через какой-то срок – смешной или печальный – принести владельцу щедрейшие дивиденды. И пока папаши-кабатчики в очередной раз разоряются на брань – честь и хвала вам, мадам Саломон, мадам Сегонде, мадам Курэй и остальным чутким консьержкам, без которых прогорело бы гораздо большее число инвестиций.
Впрочем, чудного предпринимательства хватало и без того: вот кто бы, как не самозваный барон, догадался открыть Морской союз Холма? И почему? От самодурства – или же он уловил что-то недоступное пониманию разума, накрытого воображаемым пробковым шлемом первооткрывателя-англосакса, не проницающее его? Непременно следует расспросить бретонцев, не отказывающих в чести быть членами союза. Ведь что-то же – вполне возможно, что и то же самое, – побудило устроить могилу сердца Бугенвиля, ответственного за первую французскую кругосветную экспедицию и вообще опытного мореплавателя, здесь, на самой вершине. На маленьком кладбище Голгофы, на чьих воротах изображён Христос, парящий над морем людей не то на облаке, не то, на связке хвороста, не то – ох! – в лодке. Что, что побудило мастера инвертировать дугу холма, дугу Голгофы, дугу Монмартра – и обратить её в лодку?! «О, адмирал, я прощу вам участие в Войне за независимость, я променяю шлем на ваш убор!»
Но готов ли оставить Холму своё сердце? Нет.
Если здесь и правит бал Дионис, то не старый, не Загрей, не Дионис-в-дереве, но Дионис-эпикуреец. Увы, то и дело встречается фальшь – даже и особенно в том, что касается попытки удревнения – и удеревенения? – Диониса.
Новые туземцы пристрастились ко вниманию туристов и праздношатающихся. А там, где всё было искренне, уже подступал тлен. Громкая на название – La Tournée des Grands Ducs17 – прогулка в нынешнее время большей частью монмартрского эпизода способна обернуться для искушённого сердца ни чем иным, как лишь громким звоном его разбития. Из boîtes de nuit18 хозяева вынимали уже затёртые и побитые игрушки. Золотой век был позади, приходила осень жизни. Осень жухлая, некрасивая, но, возможно, и гниение пройдёт интенсивней и основательней, Холм очистится быстрее. «Chat Noir», кабаре с политической и масонской подкладкой, уже успело укрыться чёрной кошкой в тёмных комнатах памяти, кануть в небытие – но не в Лету! – и не дать эксплуатировать своё имя, оставшиеся шесть или семь жизней сберегая для далёкого светлого будущего.
Буат больше не были нартексами за мистической рекой, не приоткрывали двери в новые миры, поэтому прохвостам пришлось возводить эрзацы. Естественным образом сделался популярным загробный, как это называют баварцы, der Kitsch. «Le ciel», «Cabaret
