style="font-size:15px;"> Толька дремлет, но еще не спит.
Это я про Тольку-машиниста,
что в кабине поезда сидит
с видом знаменитого артиста.
Маленький, тщедушный тепловоз
тянет за собой вагонов связку.
Я так ясно слышу стук колес,
что невольно ощущаю тряску.
Чтоб людей от гибели спасти,
Тольке нужно срочно делать что-то!
Зона торможенья впереди.
На путях вовсю кипит работа.
***
Из песни соловьиной ясно мне,
что если дело у него не склеится,
то этой ночью светлой при луне
он на глазах у нас с тобой застрелится.
О, Господи! –
вдруг слышу я сквозь сон. –
Не говори, что был он жалким хлюпиком,
он был прекрасен, молод и влюблен,
тот, кто лежит в траве холодным трупиком.
***
Абсурдность ситуации не в том,
что носороги бегают по улицам,
а в том, что люди ходят за окном,
смеются громко и на солнце щурятся.
Что Бог не выдаст,
что свинья не съест,
что с наступленьем века окаянного,
меня, когда зайду я в свой подъезд,
ножом не ткнут ни трезвого, ни пьяного.
***
Однажды в школьном коридоре
от духоты на пол упал,
а в первый раз увидев море,
я потрясенье испытал.
Не страх, не трепет легкокрылый,
но ужас смертный, ледяной,
как пред разверстою могилой,
пред жизнью грешною земной.
Мир распахнул свои объятья,
и тут, невинное дитя,
стал сыпать грязные проклятья,
лягаться и брыкаться я.
***
Жизни нет на Марсе и Юпитере,
на Венере и Сатурне нет,
вся она теперь в Москве и Питере,
лишь на этих двух из всех планет.
Фауны и флоры представители
больше не встречаются нигде, –
говорил мужчина в синем свитере
и в лохматой пегой бороде.
Но никак не речи его вздорные
привлекли внимание мое,
а скорей ботинки его черные,
будто бы чугунное литье.
***
По потолку крадутся тени,
как чудища из глубины,
что, всплыв, уткнулись нам в колени
и ясно сделались видны.
Мы в ужасе поджали ноги,
хотя лежали на спине,
как будто в поле у дороги
на сладко пахнущей стерне.
Кончался день.
Кружились
