она буквально чувствовала, как больно сидеть на этих набухших рубцах, но упорная гордая женщина, превозмогая боль, все равно будет упорно ждать любовника, подавая ему знак свечой. В своих мечтах Клодет доходила до того, что ощущала, как страстно и нежно ее возлюбленный трогает губами следы от тонкого узорчатого ремня. Так хотелось испытать и эту жгучую боль, и унижение, и страсть, с которой прекрасный юноша будет целовать ее в ягодицы, и от этих мыслей бедра покрывались гусиной кожей. А иногда сводило сладкой судорогой, стремительно летящей от низа живота до затылка, обжигая по пути все, на что натыкалась, летела как стремительный дракончик, вырвавшийся на свободу из темницы.
Потом становилось легко и пусто, только до слез хотелось, чтобы кто-то сильный и стройный ласково обнял, прижал к себе, гладя по волосам. И, расчесываясь перед сном, уже в ночной рубашке переступая босыми ногами по холодному полу, она глядела на туго натянутую простыню и повторяла вслед за своим кумиром: «…лучи ложатся тонкие на несмятую постель». Господи, кто б ее смял-то уже, постель эту!
Там был настоящий мир.
Там люди переживали настоящие страсти, женщины страдали, надевая перчатки не на ту руку, там мучающийся неразделенной любовью мужчина, кривя губы, уговаривал красавицу не стоять на ветру, там тихие девушки птичьими голосами звали в белом поле любовь.
А в Самаре по улицам ходили некрасивые люди, важно раскланиваясь друг с другом и из всех развлечений выбирали одно: прогулку под ручку по Соборной площади вокруг Кафедрального. Сестра Катя вышла замуж за папиного приказчика, и папа сделал его компаньоном. А этот мерзавец строил Клодет глазки и сально подмигивал. Она отворачивалась, было жалко Катю, но зачем, зачем она вообще выходила замуж? Чтобы стать такой же толстой и сварливой, как мама?
Подружки в гимназии были все ужасные дуры. Шептались, хихикали, обсуждали какие-то глупости, к которым Клодет даже не прислушивалась. Из-за этого она потеряла подругу детства Ольгу Синебрюхову: той тоже оказались интересней блузки из рубчатого вельвета, а не раздумья о том, чем жить – страстями или разумом. Одноклассницы, считала Клодет, и слов-то таких не знали. Дуры и дуры. Синебрюховы.
Из учебы старалась налегать в основном на то, что могло пригодиться на выбранном пути. Французский язык – само собой, по нему она была первой в классе. Немецкий – пусть будет, лишний иностранный язык никогда не помешает. Рисование, история – конечно. Словесность – естественно. А вот математика, чистописание, рукоделие – кто это все выдумал? Кому это надо? Неужели она будет тратить драгоценное время, учась подшивать постельное белье? Девочки старательно клали стежки, щурясь, вдевали нитку в иголку, а она их презирала. Клуши. Бабы. Зачем, ну зачем их родители тратят деньги и время, если предел мечтаний этих животных – выйти замуж и нарожать детей. На что им гимназия? Латынь и география чем помогут в кулинарных хлопотах? Им и надо учить, хлопотам этим. А не естественным наукам, от которых сводит скулы, и которые
