Страшным становится человек, когда, действуя во имя бога, осуществляет собственные замыслы.
Когда, воспринимая себя как бога, оказывается жертвой двойного заблуждения – он не бог, но он и человеком быть перестает.
Рогволд лежал на боку, изогнувшись так, словно у него не было костей, плечи притянуты к животу, а лицо с широко раскрытыми глазами обращено к потолку. Отсутствие в них ужаса подтверждало, что этими пустыми глазами он ничего не видит, что в своем теле отсутствует. Плывет между небом и морем, к предкам.
Этот же путь уже брезжил и перед его сыновьями. Они стояли в углу освещенного факелами зала, беспомощные, в их животы упирались копья, под шеями поблескивали мечи, а взгляды их были прикованы к ужасной картине.
Мстислав, тот самый, к которому уже давно с ненавистью присматривался Блуд и которого Владимир приблизил к себе именно за решительный характер, храбрость и необузданность, приказал вывести их из зала и запереть. Он был не простолюдином, а происходил из боярской семьи, правда, это его бы не защитило, но, к счастью, руки жрецу связывали дружеские отношения между князем и Мстиславом. Свое внимание, особенно же награды и военную добычу, князь щедро и справедливо делил между всей своей дружиной, стараясь никого не обойти, не обидеть. К некоторым же, вроде Мстислава, он испытывал братскую любовь.
Из зала одна дверь вела в небольшую каморку. Там он нашел Рогнед. Она, следя за тем, что происходит с братьями и отцом, не успела спрятаться надежнее. Из-за закрытой двери донесся крик, единственное, чем она могла защищаться. Она бы не проронила ни звука, если бы он выхватил меч. Но было не так.
Он связал ей руки за спиной тонкой и прочной варяжской веревкой, которая врезалась в кожу, к тому же, лежа на спине, она давила на них. Он хотел лишь одного – провести ее, такую униженную, через двор, чтобы отомстить за оскорбление. Ничего больше.
До того момента, пока она сквозь зубы в бессильном бешенстве не прошипела ему в лицо:
– Рабское отродье! Ублюдок!
Ее изысканного покроя черное платье под златотканой далматикой было порвано и задрано, молочно-белые бедра покрыты пятнами красного румянца, так нетронутая кожа защищалась от насильственных прикосновений. Рыжие шелковистые пряди волос выбились из-под золотых гривен на висках и упали на открывшуюся грудь, когда она, извиваясь всем телом, тщетно пыталась освободиться. Одна вышитая серебром туфелька валялась на боку в стороне, как знак того, что она сдается, вторая, на левой ноге, была согнута пополам и так сильно прижата пальцами к полу, что вышивка на ней лопнула.
Он стоял на коленях между ее сведенными судорогой ногами. Роня открыла рот, чтобы снова крикнуть, но он сунул ей между зубов ладонь. Она со всей силы вгрызлась зубами в крепкую мужскую руку. До крови.
Это его успокоило. Он помедлил, потом, не обращая внимания на ее зубы, продвинул ладонь еще глубже в рот, прижав ей голову, от чего ее хватка ослабла. Теперь она не могла
