вагоне, что было совершенно чудовищно, ибо временами набитость была настолько тотальной, что люди сидели по четверо даже на вторых полках! Я лежал на третьей, задыхаясь от жары и в полном офонарении. Иногда, правда, народ спадал, и в моменты такого затишья кое-кто ухитрялся даже потрахаться (как наши нижние соседи по купе, например).
В общем, все было довольно сурово, но положение спасла некая девица, с которой мы познакомились в вагоне-ресторане, когда пили на последние. Поинтересовавшись, откуда мы и куда, она необычайно прониклась нашим романтизмом и сообщила, что выходить в Кемерово, куда она ехала, не будет, а присоединится к нашему паломничеству по священным местам Центральной Азии. Более того, девица, которую звали Ирой, оказалась при кое-каких деньгах и практически с момента нашего знакомства не только кормила нас обоих, но и упаивала в хлам. Мы все втроем так надирались, что даже видавшие виды официанты транссибирского экспресса отказывались продавать нам вино и грозились высадить, поэтому приходилось посылать за бухаловом посторонних пассажиров за стакан.
Я вообще заметил, что чем дальше едешь от Таллина на восток, тем «меньше хлеба и больше лозунгов» (как сказал некогда мой родственник дядя Коля). В самом деле, если в Эстонии с агитпропом дела в те времена обстояли более чем скромно (ну там, пара портретиков в центре города да флаги по праздникам), то Москва – это уже просто кумачовое море. Дальше – больше. На Урале от лозунгов просто уже некуда было деваться, причем габариты их тоже заметно вырастали по сравнению с московскими. Однако сибирский размах – это совершенно новая стадия. Апофеозом этого стиля представлялся огромный склон бурьяна вдоль железнодорожного полотна, в котором был выстрижен профиль Ленина: графически один в один, как в Кремлевском Дворце съездов, но раз в десять больше размерами. Можно себе только представить, сколько же красного агитпропа встречается путнику в Китае! Ну а пиком всего должна быть Северная Корея – страна победившей идеологии чучхе (то есть «опоры на собственные силы»).
Наконец Улан-Удэ! Выходим в полном ошалении на перрон, почва под ослабшими от долгого сидения ногами качается. Естественно, похмелье. Что делать, куда идти – тоже непонятно. Выходим с вокзала в город. Я смотрю по сторонам и замечаю идущего по улице человека интеллигентного вида в очках – тип сибирского ученого из Академгородка. Полагаю, что человек должен знать, где тут в принципе может находиться буддийский монастырь. Когда он поравнялся с нами, я его так и спросил:
– Скажите, пожалуйста, как пройти к буддийскому монастырю?
Интеллигент смотрит на всех нас некоторое время с полным недоумением, но, выяснив в общих словах, кто мы и что мы, предлагает первым делом пойти опохмелиться. Он, собственно говоря, и шел поутру опохмеляться. В каком-то аквариумного типа шалмане мы все принимаем за его счет по полному граненому стакану настоящей сибирской водки, фонареем окончательно, и тут человек предлагает нам, как гостям издалече, отправиться к нему домой, отдохнуть с дороги. Мы, естественно, не отказываемся.
