если ты не хронику писать будешь, а книгу, прям настоящую книгу, со всеми этими «он подумал, он посмотрел» – то это другое…
Гришин закашлялся, глубоко и хлипко, и, проморгавшись, продолжил:
– Другое дело. Прямо вот как есть. Будешь первым писателем своей «Новой эры».
– «Чужой».
– Ну да, ты понял, про что я.
– Но так я ж не писатель…
– Ну и не журналист. Кто у тебя редактор? Начальник отдела оповещения, Ермолаева? Или куратор штаба?
Кислевский протянул руку и взял стопку. Гришин положил несколько кусков безымянной рыбы из консервов на галеты, и поставил тарелку между ними.
– Ты журналистом вообще работал?
– Да, в «Проспекте Мира» и еще в паре мест.
– А вот теперь будешь ты не последним журналистом постапокалипсиса без редакции, а первым писателем. Тогда и в голимых сухих фактах надобность отпадет.
Гришин налил себе еще, а Кислевский наконец выпил и вернул на стол пустую стопку. Только сейчас он распробовал, что водка была с каким-то ягодным привкусом.
– Звучит как-то… амбициозно.
– А в мире, Даня, слишком мало людей осталось, чтобы можно было жить без амбиций.
На этих словах Гришин вновь встал и вышел из зала в соседнюю комнату. На этот раз не было его весьма долго, и заскучавший Кислевский тоже поднялся, осматривая захламленное помещение, а затем выглянул в коридор.
– А что за ватман, зачем? – крикнул он и немного смутился. Звук голоса оказался громче, чем ему хотелось.
– Это для фото. Всех, кто приходит, мы фотографируем – я или егерь. Рост пишем и имя, если говорят. Или клички.
– Даже тех, кого не пускаете?
– Их – в особенности, – сказал Гришин, возвращаясь. Теперь под камуфляжной курткой виднелась застиранная белая майка.
– А можно я вас сфотографирую? – видимо, вспомнив про собственный фотоаппарат, спросил журналист, но начальник общественной приемной живо замотал головой.
– Нет, нельзя. Я… не в лучшем виде. Не надо. Зачем тебе?
– Ну, для истории.
– Я еще не история. Обойдешься, – сказал он с усмешкой, и, усевшись в кресло, спросил: – Ты на склад сейчас пойдешь, или еще одну рассказать?
– Давайте еще одну.
Клетка
Лето.
Резкий, неприятный звон будильника вырвал Ореха из тревожного сна. Он мгновенно открыл глаза и прислушался к телу. Как и вчера вечером, его все еще слегка подташнивало. За три дня размещения на борту «Циклопа» Орех так и не смог привыкнуть к временами набегающей качке и подступающей легкой тошноте.
Силясь побороть очередной приступ, он сидел на своей койке, спросонья нервный и злой. Его злил не ранний подъем после трехчасового сна и даже не ставшая уже почти привычной тошнота. Злило его то, что вчера вечером старшина и капитан в один голос
