Он себя выгораживает. Вы нам, руководителям, верите или таким вот пастухам?
– Конечно руководителям. Руководители не врут.
– Ну ладно!
Я чуть не расплакался:
– Большой начальник, меня избили ваши милиционеры…
– Чего-чего? Избили?
– Избили прямо у двери. Я потерял сознание…
– Не может такого быть. Сейчас вызовем.
На пороге появился милиционер, ударивший меня в живот. Отдал честь:
– По вашему приказанию прибыл, товарищ полковник.
– Скажите, лейтенант Исматов, вы били этого человека?
– Его? Пальцем не трогал!
– Говорит, что били.
– Честное лейтенантское слово, руки на него не поднимал. Вот и сержант Халилов подтвердит. Можете спросить у него.
Положив на живот правую руку, я показал:
– Вот сюда ударил.
Тогда плешивый начальник подал голос:
– Пальцем не трогал, я свидетель.
Начальник, сидевший на видном месте, повернулся ко мне:
– Вот, слышали, товарищ Курбанов? Советская милиция бить не станет.
Я лежал в вонючей комнате и не мог понять, день сейчас или ночь.
Через какое-то время железные двери с грохотом открылись и закрылись. Кто-то вошел.
– Где ты, плешивый? – спросил он.
Я сразу узнал голос милиционера, ударившего меня в живот. Я встал, подошел к дверям. Милиционер одной рукой взял меня за ворот. Пару раз встряхнул:
– Зачем выдал меня начальнику?
– Я не выдал, брат, я только сказал, что ты меня ударил.
– Ударил? Когда ударил? – Милиционер пнул меня между ног. – Я ударил? – Милиционер ударил еще больнее. – Тебя ударил? – милиционер пнул со всей силы. – Я? Тебя?
Я повалился на спину…
На следующий день с раннего утра я убирал в туалете, подметал двор и улицу.
Мать с женой принесли еду. Мать сквозь слезы спросила о моем самочувствии. Жена, не скрывая волнения, тоже расспрашивала о здоровье. Мать и жена причитали наперебой и не скупились на проклятия.
– Если они унизили моего ребенка, пусть их, начальников, унизит Всевышний!
– Боже мой! Да чтоб вам увидеть смерть ваших детей…
– Пускай вас вместе с лошадьми сдадут на мясо…
– Пусть Всевышний и пророк Мухаммед заступятся за меня, если считают своей, – тогда эти начальники будут наказаны и опозорены перед народом.
Я ни словом не обмолвился матери и жене о Тарлане, потому что женщины не имеют держать язык за зубами. Не тому, так другому проговорятся.
Если на то пошло, Тарлана я растил для себя. Чужих он к себе не подпустит и из чужих рук корм не примет.
Ровно через десять дней меня выпустили, и я вернулся в кишлак. Не заходя домой, прямиком помчался к Тарлану. Взобрался на холм, но Тарлан не заржал. Меня охватили дурные
