и собирали заявления. В один из таких вечеров пожаловали к нам. Главный среди них, Батыр-мираб, предупредил заговорщическим голосом:
– Подпереть ворота изнутри. Погасить во дворе лампу. Детей к дому и близко не подпускать. Дверь запереть поплотней. Зашторить окна. Теперь садись напротив.
Сделав, как сказал Батыр-мираб[8], я сел напротив. Жалобщики попросили рассказать обо всем, что со мной приключилось. Я решил себя не выдавать – сделал вид, будто не понимаю. Похоже, про те мои десять дней люди успели сложить легенды. В первое время я просто не мог показываться им на глаза. Но теперь случившееся со мной стало забываться. Мне не хотелось ворошить прошлое.
– Что было, то было, Батыр-ака, стерлось из памяти. Оставьте вы эти жалобы.
– Э-э, сперва думай, а уже потом говори. Кто здесь жалобщик? Мы? Мы же писатели! Запомни, писатели! Мы думаем только о народе, добиваемся справедливости. А те, которые пишут газели, романы… что еще писатели пишут, товарищ Хамидов?
Преподаватель литературы, стоявший рядом с ним, добавил:
– Поэмы, баллады…
– Да, да! Те, которые пишут поэмы, баллады, они не писатели, а мы – писатели! Именно мы! В произведениях тех писателей нет факта и конкретики! Вот, к примеру, наш Тагай, сын бедного Бури! Написал книгу про кураш. Теперь про улак пишет. Написать-то написал, но знающим людям не показал. Народ тратит деньги, чтобы купить книги таких писателей. Тратит время на чтение. Потом, товарищ Хамидов, как называют грустные произведения? Да, верно… трагедии! Если это трагедия, люди плачут. Если… товарищ Хамидов? Вот-вот, если сатира, смеются. Все сплошная болтовня! Никакую народную проблему этим не решить. А проблем у народа полно. Кто окажет народу реальную помощь? Мы! Выходит, настоящие писатели – это мы! Правда, то, что мы пишем, в виде книг не издается. Наши произведения оседают в разных конторах. Но если захотим, можем и издать. В сундуках копии наших жалоб хранятся стопками. Короче, чтобы слово «жалобщик» из твоих уст мы больше не слышали!
– Виноват, ака, виноват.
– То-то. Теперь рассказывай. С самого начала.
– Значит, так. Как-то раз ночью явился ко мне один плешивый – в пять раз плешивее меня. С ним двое в фуражках…
– Слушай, разве люди для тебя – это игрушки? Называй человека не «плешивый», а «товарищ такой-то». «В фуражках» – это кто? Милиционеры? Фуражка сама по себе – тряпка, картонка! Фуражку к ответственности привлечь нельзя. Так и говори: «Лейтенант такой-то», «Сержант такой-то».
– Ладно. Когда луна повисла над макушкой тополя нашего соседа Кулмата-палвана…
– Уф! Ты, случаем, не поэт какой-нибудь? Нет? Тогда почему говоришь о луне, звездах? Спустись вниз. Говори с высоты земли. Оставь лирику в покое. Наше дело имеет конкретное значение, оно народной важности. В судах принимал участие? Нет? Тогда, по крайней мере, слышал мою речь на отчетном собрании колхоза? Излагай так же, как выступал я!
Я знал наизусть речь Батыра-мираба на общем собрании колхоза. Точно так
Мираб – человек, ведающий распределением воды при орошении.
