непристойные стоны и виделись оборванные волосатые лица бездомных. Ей стало грустно, ей стало так больно и обидно перед своей семьей, что она не смогла вернуться к ним в Лугано, где они сейчас доживали свой век, и решила остаться в России.
Всю дорогу в электричке она плакала про себя. Когда у неё кончились слезы, она просто отключилась. Проводник на конечной остановке её разбудил. Он был не пьян и более-менее добр, так что ей повезло… Она только не обнаружила своего кошелька, но вернулась в отель в целости, только с надтреснутой душой. Она решила обосноваться в Москве и не возвращаться к родителям – не печалить их. Она не знала, что будет делать дальше. Перебивалась с одной подработки на другую. Бедствовала, горевала, плакала… И в итоге, оказалась в этом детском саду, в котором она работает уже десять лет. У неё были мужья, но все сволочи в малиновых пиджаках…
Она часто вспоминала этот горестный эпизод, но никто об этом никогда не знал. «Ох, девочки-девочки! Нельзя же так! Это неподобаюсе! Посему вы не причесиваетесь? Девочка всегда должна быть причесана… Ох, это ужасно… просто ужасно…» – и последними словами она вспоминала те далекие и режущие сердца женские стоны из семейной усадьбы, людей в грязи, заросших так, что лица уже не видно, и совершенно ужасных, просто ужасных.
Так встретила Россия Марину Витольдовну Грач, потомственную дворянку, дочку заслуженных врачей и учителей, где она и осталась на всю жизнь. Ей было неприятно окунаться в эту грязь, мерзость, но ещё неприятнее ей было вывозить эту грязь и мерзость к своим родителям, в Европу, в мир. Она бы попросту не смогла смотреть «запачканными» глазами на облагороженный мир.
3
У Аглаи было три весёлых подружки в садике: Дуся, Нуся и Муся. Так, по крайней мере, звала их Марина Витольдовна. Она любила всё старинное.
С подружками Аглаша общалась близко. Утром всегда подбегала первым делом к ним, целовалась, приветствовалась и они бежали играть и делиться секретиками.
У них было своё место. В уголку комнаты стоял круглый детский столик. Он был на пластмассовых ножках, сервирован на четыре персоны детскими фужерами, чашечками и чайником. Усаживались они всегда на одни и те же места, на свои – и Муся принималась хозяйничать. Ей это очень нравилось: разливать чай, кипятить чайник и есть вкусные невидимые пирожные, – эти игры приносили ей больше всего удовольствия.
– Аглаш, ещё рано. Он горячий, – любила останавливать торопливую Аглаю Муся, когда та бралась за кружечку.
Нуся пила невидимый чай и ела невидимые пирожные только, когда ей говорила Муся.
– Ань, ну кушай. Я же всё накрывала. Почему ты не кушаешь? Не нравится?
– Нравится, нравится, – отвечала грустная Нуся, бралась за чашечку, один раз чавкала и ставила на место.
– Вот так. А теперь пирожочек, – добавляла Муся и протягивала пустую тарелочку.
