или сну, я могла раскручивать его сутками, что-то добавляя или убавляя по своей воле. Мягко приземляясь через пару часов на ту же крышу, я подползала к краю – осторожно, чтобы снизу не увидели дворники – и швыряла вниз, в ничтожный микромир, кусочки гудрона. Смотрела, как они летят, становясь точками.
На Байкале, куда мы уезжали с родителями на лето, вместо крыш были высокие кедры. Я уходила в тайгу, забиралась по шершавым стволам до самых макушек, и там, где ствол становился опасно тонким, раскачивалась. От этого меня захлестывало чувство тайного всевластия: йухху! Я могу и так!
Второй страстью – и тоже дверью в параллельные миры – было чтение. Пока другие подростки учились курить и целоваться, я запоем читала. Это было от мамы. Это она собирала домашнюю библиотеку, без конца выписывала какие-то книжки (в те времена хорошие серии надо было где-то заказывать заранее, становиться в очередь), приносила маленькие списанные томики из читального зала, где подрабатывала. Я обожала читать: литература, как и беготня по стройкам, выносила меня за рамки реальности. Потная и с ног до головы в грязи, я возвращалась домой и, забыв принять душ, хваталась за книжку. Глотала все, что было: сначала Майн Рида и «Библиотеку приключений», потом Бунина, Чехова, десятитомник в серых обложках, зелено-бархатного Куприна, черного Гоголя. Позже перебрала Уайлдера, Фицджеральда, Набокова, Ивлина Во. Остальных. Всех, кого любила мама. Потом, лет в тринадцать, я совершила литературный дауншифтинг: заинтересовалась любовными романами в мягких обложках.
– Ей не рано? – поджав губы, спросила как-то попутчица в поезде.
– Лучше из книг, чем в подъезде научат. – с ледяной вежливостью ответила мама.
Я была совсем одна, я страдала от своей немоты и ненавидела себя, оказываясь среди людей, но наедине с собой мне никогда не было скучно. В моей голове без конца делились клетки. Я строила миры.
– –
Значительно позже я заметила: параллельные миры существуют, и не только я ими интересуюсь. Тысячи людей ищут их, теряя сон и покой: в светской хронике, в газете «Оракул», в жизни гуманоидов и людей с песьими головами. Где угодно, только не у себя под носом, а ведь, кстати, совершенно зря: стоит слегка скорректировать привычный вектор движения, как сразу встретишь какого-нибудь Джона. Джона-патриота, Джона-режиссера, Джона-мусорщика с его вздорным характером, с его горящими пиратскими глазами. Джон тоже был моим параллельным миром, но одновременно и родным: близким, созвучным. Если бы я хотела чего-то другого, то поселилась бы в приличном отеле: не самом дорогом, понятно, но уж точно с мраморной раковиной и розой в вазе. Распивала бы там чаи по утрам. Но нет. Вместо этого я носилась с Джоном взад и вперед по рю де ля Карретери.
Рю де ля Карретери: если бы я знала, сколько мне еще предстоит прошагать по ней, вверх и вниз, туда и обратно, много
