бы воодушевился её ослепительно восхитительной, как штаны Диоклетиана и как его собственные штаны, красотой и воскликнул бы: «А во лбу звезда горит! Величава, будто пава! Ты моя прелесть!». Но абриса сестры Аполлона, истинной Олимпийки, в небесах наяву не вырисовывалось, да и не этой дамы сердца он ждал: бабушки ведь тоже могут быть по сердцу своим внукам.
«Я брежу?» – подумал Галерий, нещадно авторитаря и даже тираня свои очи созерцанием того, как бессмысленно кривящийся и ко всему приученный диск постепенно обрастает нимбом, наливается сначала тревожным кровавым багрянцем, а затем всеми радужными, веселящими глаз и на краткие миги успокаивающими душу цветами. – Да тут не горы, не овраги и не лес, не океан без дна и берегов, а поле чудес! Где же я сейчас нахожусь?». При этом оглядел и горы, и овраги, и лес. Разве что вместо океана перед глазами, поплёскивая и поблёскивая, представало озеро.
– Да, в такой вот стране! Именно в ней, я бы даже сказала, в нём и находишься! – словно подтвердил женский глас свыше какую-то крамольную мысль, но источник звука визуально не проявился. – Но тебе ли от этого страдать? В стране слепых кривой – король!
Внезапно ночная радуга перевернулась, образовав зенитную дугу, и вся замерцала-запереливалась: одни цвета стали пропадать, другие моментально проявляться, словно заиграла светомузыка. Звёздные небеса безбоязненно и безболезненно для себя забавлялись и шалили с неразумным смертным, источая яркие белые кольца, красочные крупные и мелкие пятна и столбы разноцветного света, упирающиеся в земную твердь, но проникающие сквозь воду. Это была дикая пляска эфира, ночных светил, их отражений и сияний, тоже своего рода коктейль: будто бы ионический танец или пирриха – сама Матильда так не спляшет, не говоря уже о её воспитанницах-недовесталках.
Заворожённый глядел цезарь в неземное обиталище Богов, словно сорвавшихся с «цепей» Олимпа и взмывших во Вселенную покуролесить. На его глазах темнота и световые лучи вскоре сложились столь причудливой комбинацией, что превратились то ли в грозный боевой меч-гладиус, то ли в страдальческий крест имени великомучеников и страстотерпцев. Что означал этот знак? Какой культурный символ предвизантийской эпохи? Римское непобедимое оружие или галилеянский фетиш? Дай ответ! Не даёт ответа! Раздолье для интерпретаций.
Картинки продолжали сменять одна другую, местами даже подражая калейдоскопу, имитируя его, наслаиваться друг на друга то с черепашьей, то с бешеной динамикой. Всего несколько мгновений – и вот уже ночная мгла озарилась не одной, а четырьмя серебряными лунами, словно вырвавшимися из зажимавших их прежде тисков цельного ореола. Будто бы темницы рухнули, и свобода их приняла радостно у входа. Над Вечным и необъятным Римом засияло четыре Фебы: вокруг каждой, как жар горя, четырёхразово, расколов цельность, расплескался собственный нимб. А многократно преломленные и перемешанные, словно в доме
