Хови. Дневная смена разошлась по домам, вечерники сидели на лекциях, и единственным, кого они увидели на улице, был член студенческого братства, расставлявший столик с кофе и пончиками перед зданием физического факультета. Официально лето еще не закончилось, но ветерок был прохладный, а траву покрывала роса.
Джим понял, что опять думает, почему ему так не хотелось возвращаться в Брею. Когда он приехал на прошлой неделе, записался на нужные курсы и поселился в общежитии, то решил, что все его сомнения были абсолютной глупостью. Дурная детскость, очень напоминающая идиотизм. Но сейчас, когда у него перед глазами стояли фотографии, сделанные Ричардом, а кампус был темным, холодным и пустынным, сомнения вновь показались ему обоснованными. Что-то в этом Университете беспокоило его, что-то раздражало. Даже сейчас, хотя он готов был свалить все на эти тревожные фотографии мертвого студента, Паркер знал, что смущает его что-то другое – нечто, чего он не мог определить, но что, тем не менее, было настолько же реально, насколько и окружающая его темнота.
Дрожь пробежала по его спине и шее.
– Куда мы идем? – спросил Хови. – В «Биллз бургерз»?
– Что? – Джим взглянул на своего друга и сморгнул. – А, ну да. Хороший выбор.
– Я не был там с прошлого семестра.
– Я тоже.
Хови сильнее нажал на рычаг своей коляски и, обогнав Джима, повернул налево и направился к съезду для инвалидных колясок, ведущему на парковку. Джим следил за своим другом. Когда на прошлой неделе он вернулся в Брею, вид Хови его шокировал. Казалось, что тот стал еще меньше и выглядел еще более хрупким, чем раньше. А его лицо похудело настолько, что напоминало череп. Джим почувствовал боль, когда пришел в общагу к Хови и тот открыл ему дверь, – это было какое-то пугающее, тошнотворное ощущение. Они никогда не обсуждали вопросы мускульной дистрофии – Хови был не такой человек, чтобы рассуждать о своей болезни, – и Джим решил для себя, что, так или иначе, болезнь приостановлена. Он никогда не задумывался о том, что она относилась к категории дегенеративных и Хови могло становиться только хуже.
Тогда он впервые понял, что его друг может умереть.
Джим хотел поговорить об этом, обсудить, оценить, но вместо этого задал вопрос, глупее которого было трудно придумать: «Как ты провел лето?»
– Сам знаешь, – ухмыльнулся Хови, пожав плечами.
А он не знал. Но очень хотел узнать. И поэтому спросил, глубоко вздохнув:
– Хорошо или плохо?
– Всего понемножку… Слушай, а ты слышал, что Симмонс уволился этим летом? Я слыхал, что его обвинили в харрасменте[14]…
И они заговорили об этом, а шанс был упущен.
Сейчас Джим следил за тем, как коляска его друга трясется по асфальту в сторону минивэна. И опять почувствовал странное, тошнотворное ощущение где-то внизу живота. Конечно, Хови проведет остаток жизни в инвалидной коляске. Это данность. А его физическое состояние, скорее всего, не позволит ему жить так называемой «нормальной»
Харрасмент – причиняющее неудобство или вред поведение, нарушающее неприкосновенность частной жизни лица.
