Затемнение. Михаил Широкий

      После ухода деда Ерёмы Сергей долго ещё не мог прийти в себя, оскорблённый в лучших своих чувствах и возмущённый донельзя дерзкой выходкой наглого, оборзевшего бомжа. Это было просто немыслимо, это ни в какие ворота не лезло! Такого в его жизни ещё не было, да и быть не могло. Чтобы какой-то грязный нищий бродяга отчитывал его как мальчишку, читал ему нотации, высмеивал его и, в конце концов, совершенно недвусмысленно угрожал ему! А он всё это вытерпел, молча выслушал и даже слова не сказал, не говоря уж о том, чтобы силой заткнуть распоясавшемуся болтуну его поганую глотку. Ему, можно сказать, плюнули в лицо, причём откровенно и смачно, а он… Что сделал он? Он утёрся и чуть ли не поблагодарил за науку! Да, именно так он и поступил, ни больше ни меньше. Ну и кто же он в таком случае после этого?..

      Возбуждённый этими мыслями, остро и болезненно переживая то, что он считал величайшим оскорблением и унижением, колоссальным ударом по самолюбию, перенесённым им когда-либо, Сергей, сжимая кулаки и издавая глухие, сдавленные звуки, среди которых можно было уловить сочные, изысканные ругательства, метался в ограде, как разъярённый хищник, запертый в клетке и страстно мечтающий о том, чтобы вырваться на волю и разорвать в клочья глазеющих на него зевак. Но так как он, в отличие от зверя, не был заперт, то, чувствуя, что ему тесно в небольшой ограде, он ударом ноги отворил калитку и стал энергично вышагивать по более обширному пространству – длинной, убегавшей в темнеющую даль тропинке, разделявшей два огромных массива захоронений. Впрочем, и она вскоре показалась ему тесноватой, и он, то и дело задевая и цепляясь за окружавшие его со всех сторон металлические решётки, принялся в ярости пинать их ногами, словно вымещая на них переполнявшие его негодование и ненависть.