так тебе в свитере было жарко? – спросила мама.
– Угу.
– Так иди же во двор, погуляй, – обрадовался папа и подмигнул маме.
– «Погуляй!» – передразнила его мама. – А кто будет собирать ребенка на улицу? Опять я?
– Ну, давай я, – сказал папа. – А где его штаны?
– Ну вот, – вздохнула мама. – Так я и знала. «Где его штаны». Всё на мне, да? А ты книжки читаешь.
– Вообще-то у меня осенью защита.
– И поэтому ты не можешь собрать ребенка на улицу?
– Конечно, могу. Просто скажи, где лежат штаны?
– А также свитер, шапка, варежки, шарф, валенки и шуба! – с каждым словом мамин голос повышался на один тон, и в конце она воскликнула: – Где-где? В Караганде!
– Неправда! – закричал Костя. – Штаны на батарее!
Они посмотрели на него с удивлением, большими глазами, как будто не верили своим ушам.
– Ты слышал? – спросила мама.
– Да, – ответил папа. – Я слышал.
– Он сказал «Р»!
– Отчетливо.
– Без всякого логопеда.
– Он молодец!
– А мы с тобой дураки.
Буква их примирила. Весело смеясь, они кинулись одевать Костю вдвоем. Процесс оказался долгим, как сборы космонавта в открытый космос.
Теперь и не вспомнишь, состоялся этот выход во двор тем же днем или годом позже. Все мартовские прогулки (и прогулки в первой половине апреля), пока дворник не сокрушал упрямые, в тени дома укрывшиеся сугробы, превращая хоженое пространство в Венецию, очень похожи. Иногда только во двор забегала незнакомая собака, да еще заборы становились меньше (не потому, что вырастали герои, как мог бы подумать проницательный читатель, а потому, что не выдерживали ежедневных штурмов и покорений, теряли доски и кренились).
Наскучив себе прыганьем в снег с верхотуры деревянной бельевой сушилки, мелкий народ собрался возле газовой ограды. Внутри стояли серебристые, как ракеты на старте, приземистые остроконечные бочки, от которых пахло тем же, чем и дома от плиты, если, вертанув кран, не сразу поднести спичку к железному грибу с дырчатой шляпкой (строго запрещалось!). Стоять там было здорово и тревожно. Рассказывали, что в одном дворе, на другом конце города, трех мальчишек убило взрывом, потому что они КУРИЛИ около этой штуки, а сама штука, взорвавшись, взлетела до третьего этажа. Возможно, поэтому беседовали о смерти и дальнейшей судьбе человеческого тела.
– Я не хочу в крематорий, – заявил Васька, самый старший среди присутствующих, о котором было известно, что ему уже купили ранец и красный пенал. – Я лучше в могиле еще полежу после смерти.
– А тебя червяки есть будут! – возразили ему.
– Ну и пусть едят, – ответил Васька. – А тебе сколько лет?
– Шесть, – сказал тот, который выступал за крематорий.
