Бабушку вопросами:
– Как зовут мать ребенка? Год ее рождения? Как зовут отца ребенка?
Бабушка растерялась… перепутала отчество моего отца, год и место его рождения… Но работница загса так торопилась, что даже не стала ничего проверять. А может быть, ей было все равно? Ведь она помнила, что уже завтра ей придется оформлять на меня совершенно другие бумаги.
– Как зовут ребенка?
Не тормозя ни секунды, Бабушка выпалила:
– Маша. Девочку зовут Маша.
Имя явно было первым, которое пришло в голову, но какая уж в этой ситуации была разница?
Домой она вернулась с заветной зелененькой «корочкой» в руках. Села, обессилев, на стул посреди комнаты, сумку как попало бросила на кровать и долго-долго смотрела на старую, доставшуюся ей от бабушки, почерневшую икону Божьей Матери, что висела в углу.
– Вот, – сказала она, глядя Деве Марии прямо в глаза. – Она тоже Маша. Как ты…
И опять заплакала.
– Скажи мне, Матерь Божья, чем я тебя так прогневала?.. Дочь при смерти… внучка до утра не доживет…
Она потянулась к сумке достать сигареты. Надо заметить, что дымила моя Бабуля тогда как паровоз – не менее двух пачек в день уходило у нее на успокоение своих издерганных нервов. А уж когда к ней приезжала в гости ее любимая подружка Тетя Тамара и они забалтывались на кухне до утра – там и вовсе никто не считал, а просто вычищал к рассвету переполненные пепельницы.
Надорвала новую пачку, закурила, глубоко затянулась… Поперхнулась дымом – или слезами? – закашлялась…
– Черт бы тебя побрал, клятое зелье! Знать бы, что она выживет, – бросила бы совсем…
И, не докурив, яростно раздавила сигарету в пепельнице.
Прилегла, не раздеваясь, – роковой звонок из больницы мог раздаться в любой момент.
Утро наступило по-августовски прохладное и серенькое. Моросил уже какой-то вполне осенний дождичек… Да так все было уныло, что на кухне пришлось зажечь свет.
Кофе, конечно же, убежал. Молоко на дождик скисло. Пришлось глотать горькую жижу (а заварила Бабушка покрепче, учитывая, что спала вполглаза) без всякого удовольствия.
Тело ломило. Голова гудела. Глаза опухли от слез.
И тут вдруг Бабушка сообразила, что звонка из больницы не было!
Она привычным движением нашарила пачку, поднесла сигарету к губам… И вдруг отложила, не позволяя, однако, надежде слабым росточком заколоситься в душе.
Позвонить самой? Или поехать? Или сидеть ждать?
Но сидеть и ждать, будучи одной в четырех стенах квартиры, было просто невыносимо. И она поехала в больницу.
Конечно же, работала другая смена врачей. Пришедший по Бабушкиному вызову реаниматор долго не мог понять, чего она от него хочет. Какая девочка? Какая Маша? Какое свидетельство о рождении? Кто должен умереть?
Ему пришлось подняться в отделение, посмотреть какие-то бумаги, снова спуститься, чтобы с раздражением сообщить:
