были свободны (наверное, в эти ранне осенние выходные все дети еще подлежали вывозу на дачу), ни карусель, на которой довольно сильно, совсем, как я люблю, раскрутила меня Бабушка.
– Ну что, не хочешь кататься?
– Нет.
– Ну, тогда поиграй в песочке, что ли. А я почитаю газету. – И Бабушка с облегчением расположилась на лавочке в тенечке, достала очки, аккуратно расправила убористо испещренные буквами большие листы и углубилась в новости.
Я же села на поваленную березу и попыталась представить, где сейчас тот песик и что он делает. Снова валяется в луже? Или гоняет бабочек на поляне? Или, может быть, нашел другую девочку, чья мама оказалась сговорчивее? И сейчас он гордо вышагивает за своими новыми хозяевами в надежде получить от них сладкую косточку или свежую котлетку?
Впрочем, последний сюжет мне показался совсем фантастичным – уж очень был грязен и неказист мой новый несостоявшийся друг. Скорее всего он залег где-нибудь под деревом и так же томится теперь, как и я… Тут пришлось сглотнуть слезы, чтобы Бабушка, которая время от времени поверх очков посматривала, что я делаю, не приставала, отчего я плачу. Так, глядя перед собой в пустоту, до конца прогулки я и просидела, бессмысленно-монотонно толкая на всю длину палки своего зайца вперед-назад.
– Ну, что ты накуксилась? – спросила Бабушка, когда прочитала всю газету от корки до корки, аккуратно сложила очки и встала с лавочки. – Пойдем. Нам пора обедать.
Я молча поплелась за ней.
Но у самого последнего поворота к выходу из леса в тени огромного старого дуба я снова увидела этого барбоса. Он уже успел обсохнуть, и каждая его не-пойми-какого-цвета шерстинка топорщилась отдельной светящейся на солнце стрелочкой. А вокруг бубликово‐фонтанного хвоста переливался радужный отсвет.
– Пе-еси-ик! – заорала я и, кинув на дорожке надоевшего фиолетового зайца, понеслась к нему навстречу.
Барбос второго приглашения ждать не стал: снова припал к земле передними лапами, подпрыгнул и, лая, помчался ко мне. И прежде чем Бабушка успела меня догнать, мы с ним встретились, я обняла его за шею, а он, смеясь, лизнул меня в нос.
– Пошла, пошла… пошел! – кричала запыхавшаяся Бабушка, размахивая газетой и моим фиолетовым зайцем. Пес с отчаянным лаем прыгал вокруг нее, словно хотел сказать: «Хорош сердиться! Давай играть!»
– Маша! Прекрати с ним обниматься! Это гарантированные глисты! Он же уличный! – кричала Бабушка.
Но мы с Тузиком уже неслись наперегонки: он лаял и нарезал вокруг меня круги, изо всех сил размахивая своим фонтаном, а я орала во все горло:
– Песик! Ты мой песик!
– Маша! – задыхалась за моей спиной Бабушка. – Маша! Там дорога! Маша! – Она с трудом нагнала меня, схватила за руку и сердито сказала: – Если ты сейчас же не прекратишь, мы больше никогда не пойдем в лес.
– Хорошо, Бабушка. Только пусть песик пойдет с нами!
– Нет, – сердито отрезала Бабушка и поволокла меня через дорогу.
