я на пароль.
Конечно, любой из посетителей прибрежных заведений испанского общепита мог постараться не замечать поляка. Развернуться, например, к морю спиной и продолжать в удовольствие трапезу. Но зачем тогда, спрашивается, приезжать на ланч в гавань, где только морской пейзаж и воздух способны отвлечь от сомнительной чистоты столовых приборов и прочей ерунды вроде бокалов со сколами по краям.
В один день-дебил я порезал таким бокалом губу и попросил официанта заменить порченую емкость вместе с содержимым. Мне безропотно подали новый бокал, калибром с небольшую вазу, и слегка початую бутыль того, что я до этого употреблял. Вне всяких сомнений это было что-то крепкое и дорогое, конкретнее не скажу. Выпивку, а ее я не пощадил, чудесным образом заведение взяло на себя, вместо этого пришлось заплатить мелочью за «испорченный» бокал. Будто я его сам и погрыз. К справедливости я взывать не стал, испанцы этого не любят, а я люблю их. В тот момент, учитывая масштаб сэкономленного, и вовсе обожал.
Поляк в самом деле стоически не замечал доносившуюся с берега брань, проявляя устойчивое безразличие ко всей этой чужеродной ненормативности. Сомневаться в том, что его не хвалят, не приходилось. Не было нужды и гадать, долетают ли недобрые слова до лодки под бело-красным флагом с птицей, распластанной так, словно ей не хватило тормозного пути. Впрочем, на всех флагах пернатые – со своими причудами… Назойливый наблюдатель за береговой жизнью опускал бинокль не раньше, чем обретал одному ему ведомое знание. Он мог подолгу стоять, держа огромный оптический прибор на весу. Иногда, особенно в качку, он все же переводил свое тело в положение «лёжа», уперев в палубу пошире расставленные локти, чтобы картинка в окулярах оставалась стабильной. Задница его замирала вздувшимся тертым джинсовым пузырем, а спина вздымалась на вдохах и опадала на выдохах основательно и регулярно.
Трубадур был уверен, что стоит поляку набрать еще парочку килограммов веса, а при его образе жизни это проще простого, – как вся телесная конструкция, задуманная для горизонтального положения, приподнимется в области пуза, потеряет устойчивость, и ему придется что-нибудь подкладывать под локти. Возможно, книги. Желательно толстые. Трубадур со смехом рассказывал, что, когда эта мысль впервые пришла ему в голову, она заставила его оглянуться на полку с темновишневым частоколом Большой Советской Энциклопедии и подумать: «А вот хрен тебе!»
Со временем жители городка, предпочитавшие проводить время за столиками на променаде, привыкли к назойливому старикану. Они не ругались всерьез, а только поругивались, соблюдая сложившийся ритуал завсегдатаев. Официанты ненавязчиво урезонивали особо расшумевшихся «приблудных», обращая внимание публики на поляка скорее как на местную достопримечательность. Так, постепенно, исподволь, вчерашние объекты изучения сами превратились в зрителей и в этой метаморфозе обрели успокоение и пристойный аппетит. Поляк же нисколько не переменился и продолжал жизнь затворника, регулярно изучая наши гастрономические пристрастия. Приятель Трубадура, заезжий пражанин, предлагал на паях выкупить какую-нибудь прибрежную кафешку, «столов на пять-шесть»,
