впечатлениями между собой и остатками завтрака – с рыбами, Трубадур на берегу заметно волновался. При этом отлично понимал, что беспокойство его глупо, бессмысленно. В душе он не сомневался, что байки про кошек, потерянных в океане – они байки и есть. Может, сам Ганс их выдумал, с него станется, или услышал от кого – морякам только дай жути нагнать друг на друга до оторопи.
Москвичи вернулись из прогулки по морю все как один. «Лишней» пары обуви на причале не осталось. Босых среди гостей изначально не было, Трубадур бы запомнил.
Глава восьмая
Уже месяц, как в бухту не заходила ни одна «случайная» лодка.
Простенькие, неухоженные суденышки местных жителей дожидались сезона под городской набережной, гордо именуемой променадом, в бетонных боксах, прикрытых навешанными вкривь и вкось разномастными воротцами. С воды променад походил на заброшенную конюшню для маленьких пони. Летом можно было забраться в чужой незапертый бокс и валяться в чужой опять же лодке, окутанным теплым гниловатым духом дерева, рыбы и водорослей. Временами подремывать, временами наблюдать из глубокой тени за потным шевелением пляжа. Даже прибрежный бульон из лосьонов «для», «от» и «вместо» загара казался отсюда мятной прохладой. Неизменно отвратительными оставались лишь толстые животы разноязыких тинейджериц с пупками, пробитыми пирсингом. Эти самые металлические колечки – не важно, какую часть тела они пронзали, – Трубадур метко сравнивал с чекой у гранаты:
– Если потянуть резко и сильно, то чека непременно выскочит, и тушка взорвется на х…! Или обосрется, как минимум.
Еще три дюжины деревянных посудин нынче были в беспорядке разбросаны по берегу. С мечтой вернуться когда-нибудь в лучшие времена они подставляли дождю позеленевшие и потрескавшиеся бока, шершавые от налипших ракушек, и шевелили лохмотьями отставшей краски.
Лодки покрупнее – с десяток, не больше – зимовали «на привязи» возле буйков. Сверху они покрывались белым соленым налетом, а понизу обрастали густыми зелеными бородами, в которых легко могла укрываться стайка карликовых русалок или парочка особей нормальной, то есть человеческой комплекции.
Лишь одно судно, привязанное к буйку было обитаемым на постоянной основе. Парусник. На глазок метров двенадцати. Явная самоделка – неуклюжий, будто сваренный автогеном из небрежно раскроенного листового железа, швы неровные – чистой воды шрамы. Вдоль бортов лодки красовались выцветшие разнокалиберные спасательные круги с затертыми надписями и такое количество похожих на дреды пестрых канатов, что хватило бы на «Крузенштерн» со всеми его парусами и мачтами. Еще бы и нам с Трубадуром осталось по два-три метра – повеситься от тоски: всю неделю подряд – ветер и дождь, а теперь вот, извольте, туман…
На корме, закрывая большую часть шипучего, как газировка, названия, грустно свисал намокший польский флаг, размерами напоминавший о вечно уязвленном самолюбии восточного европейца.
Если в обеденное время не было дождя, то единственный
