шатался и от него заметно разило самодельным яблочным вином, которое готовили некоторые крестьяне. Так что, если по правде сказать, то домой провожать надо было его, а не меня. Но я не жаловалась маме из-за этого, потому что в вечернем нетрезвом виде он мне казался еще более смешным, чем в утреннем ворчливом состоянии.
В то первое солнечное весеннее утро моего четырнадцатилетия торопливые шаги Петруса и его монотонное ворчание показались мне непривычно громкими, а все вокруг: еще невспаханное поле и густой лес – странно затихшими и пустыми. Бабушка Марселла учила меня прислушиваться к природе, говоря, что через нее Бог ведет с нами беседу, поэтому странная, почти могильная тишина этих мест заставила меня подходить к домику старушки с невольной тревогой в сердце. Когда я вошла в знакомый маленький дворик, неясная доселе тревога еще больше усилилась. Всегда аккуратно прибранный, этот двор находился теперь словно в запустении. Тут и там валялись предметы быта, будто бы случайно вывалившиеся из престарелых рук старушки. Дорожки же и маленький сад за домом оказались засыпаны опавшей еще осенью листвой. Я не без страха взялась за ручку двери. Даже Петрус, пройдя через низенькую деревянную калитку, вдруг притих и стал подозрительно озираться по сторонам.
Не помня себя от волнения, я вошла в давно уже ставший мне родным деревянный домик. Когда я оказалась внутри, меня поразил неприятный запах, который словно предвестник адских врат стоял в домике старушки. Домашняя утварь здесь, как и все, что было на улице, в непривычном для бабушки Марселлы беспорядке лежала на столе и около очага. Я на секунду остановилась в дверях, оглядываясь по сторонам. Ставни небольших окон были закрыты, и в домике царил душный полумрак. Только когда мои глаза достаточно привыкли к слабому освещению, я смогла разглядеть неясный силуэт пожилой женщины, лежавшей под шерстяным одеялом на лавке у дальней стены. Петрус, замешкавшийся у двери, осторожно протиснулся мимо меня, желая, как обычно, поставить корзинку с продуктами на стол, но тоже замер, пораженный негативными изменениями, произошедшими в доме старушки. В этот раз он не стал торопиться покидать дом. Вместо этого Петрус тихонько подошел к столу, поставил корзину и, осторожно поглядывая на меня, присел на низенький табурет, который предварительно с неприятно громким звуком извлек из-под стола.
Услышав стук табурета о пол, бабушка Марселла приподняла голову с жесткой, набитой соломой подушки и тревожно посмотрела в сторону двери. Секунду она смотрела на меня, словно не узнавая, но потом улыбнулась, и ее изможденное болезнью, похудевшее лицо вдруг на секунду снова приняло такое любимое мною детское выражение. В который раз я подумала о том, что очень люблю ее улыбку, но сейчас, впервые в жизни, от нее мне не стало легче. Как будто прочитав мои мысли, бабушка Марселла перестала улыбаться и попыталась сесть. Очевидно, она уже достаточно долго болела и не поднималась с постели, так как руки ее не слушались, а изможденное, исхудавшее
